Тиран - [129]

Киний вздохнул. Он показал на брод.

— Не здесь — но очень похоже. На дальнем берегу должно быть большое дерево, а на песке много плавника — тоже на том берегу. Крупный плавник, целые стволы. Вот что я помню. — Он пожал плечами. — Я ведь не всматривался.

Филокл стоял и шумно сопел, как бык, — в гневе, или раздражении, или в том и в другом.

— Ты не всматривался. Думаешь, битва будет там?

Выглядывая из-за клапана у входа в повозку, Киний видел Эвмена и Никия: они стояли с третьим человеком, очень рослым. Никий махнул рукой в сторону Киния. Киний узнал третьего — это был кузнец-синд. Тот налил себе вина, жестом спросил Филокла, налил спартанцу тоже и стал отвечать:

— Я думаю, она будет здесь, да. Дорога ведет к броду, а это лучший брод на целый стадий — на десятки, даже сотни стадиев. Царь заверяет, что это так.

Тут Киний задумался над этим утверждением. Оно ведь не проверено. Следовало осмотреть местность самому. Саки превосходные наездники, но не профессиональные воины, и он уже заметил разницу между их умением все замечать — это превосходно — и жалкими отчетами лазутчиков.

Покорность судьбе начала сказываться на его навыках полководца.

Филокл взял вино.

— Так что ж… Зоприон подойдет к реке, увидит наш лагерь и начнет переход?

Никий и кузнец начали подниматься по склону к повозке.

— Все зависит от того, насколько тяжелой будет для него следующая неделя. Насколько сильным сохранится дух его войска. Думаю, он сразу двинется к лагерю, оставив сильный отряд защищать брод. Это избавит его от ночных нападений и даст его людям возможность выспаться — если саки уже неделю по ночам беспокоят его, сон им необходим. После того как его люди и лошади отдохнут — через день или два, — он сделает следующий ход.

— Прямо через брод? — спросил Филокл.

— У Александра, вернее, у Пармения[86] было два способа справиться с этим. Первый — вначале переправляется конница, а потом она защищает переправу таксиса. — Киний хищно улыбнулся. — Саков этим не возьмешь. Если Зоприон попробует, он будет быстро разбит. Поэтому он использует второй способ — пошлет через брод таксис с сомкнутыми щитами, пробьется на наш берег, потом копьями таксиса будет прикрывать переход конницы. — Киний кивнул собственным мыслям. — Я видел, как это делается. Вдобавок это сломит дух врага: каждый переправившийся и вставший в строй отряд — новая ниточка в саване противника.

Филокл допил вино.

— Значит, все будет зависеть от того, удастся ли Мемнону задержать таксис на переправе?

Киний отрицательно покачал головой.

— Нет. Если выйдет по-моему, мы позволим ему переправиться. Позволим захватить наш лагерь.

Филокл медленно кивнул.

— Может, ты в глубине души больше сак, чем грек? Разве потеря лагеря — не высшее унижение?

Киний покачал головой.

— Высшее унижение — это поражение и рабство. Да, пожалуй, тут я больше сак, чем грек.

Филокл смотрел на троих приближающихся.

— Они хотят поговорить с тобой. Послушай — в таком случае я хотел бы выступить пешим, с фалангой. В седле я бесполезен, и если ты намерен пожертвовать собой ради славы, я отказываюсь на это смотреть. — В его голосе пробивались сдерживаемые чувства. Он отвел глаза, справился с собой, и его голос зазвучал беспечнее. — Мемнон считает, я могу помочь ему удержать молодежь в строю.

Киний предполагал, что виновато просто волнение перед битвой. Даже спартанца оно затронуло. Он положил руку на железное плечо Филокла.

— Сражайся где хочешь. Клянусь, у меня в мыслях нет никакой жертвы. Я бы предпочел жить.

Он подумал о коне цвета железа и о снах, которые приходят все чаще. Это правдивые сны. Но рассказывать Филоклу подробности он не станет.

— Твои слова о судьбе — почти гибрис. — Филокл осторожно опустил чашу. — Вот что я скажу: если я смогу разрушить это — этот дурной вещий сон, — я это сделаю.

Он ухватился за край повозки, спрыгнул мимо Никия на землю и ушел в темноту.

— Помнишь этого Гефеста? — спросил Никий, пальцем указывая на кузнеца-синда.

Киний вылез из повозки с кувшином вина. Он невольно взглянул на царский лагерь и увидел всадника: тот торопливо спешивался, лихорадочно размахивая руками. Киний заставил себя отвернуться и предложил вина вначале Никию, потом Эвмену, который за последние дни постарел на десять лет, и наконец кузнецу.

Кузнец взял чашу с вином и осторожно поставил на землю.

— Я стал твоим человеком, — сказал он без предисловий.

Киний поджал губы и покачал головой.

— Повтори, — велел он по-сакски.

Кузнец кивнул.

— Моя деревня разрушена. У меня нет семьи. Я принесу тебе гутирамас.

Киний взглянул на Эвмена.

— Я такого слова не знаю.

Эвмен покачал головой.

— Некоторые наши земледельцы берут землю по гутирамасу. Это не аренда — скорее вступление в семью. Узы верности, не связанные с оплатой. — Эвмен пожал плечами. — Крестьяне, связанные гутирамасом, лучшие работники — но и самые требовательные. Судебные иски, приданое — повторю, они считают себя членами семьи, вроде усыновленных двоюродных братьев.

Киний развел руки.

— У меня нет для тебя земли, кузнец. Я не владею землей.

Кузнец потер шею.

— Мы конченые люди, — сказал он и показал на беженцев-синдов с севера. — Одних из нас приняли Жестокие Руки, другие никому не принадлежат. Ни семьи, ни хозяйства. Ушли с дымом. — Он поднял голову и встретился взглядом с Кинием. — Меня выбрали вожаком. Да? У меня ничего нет. Я предлагаю тебе себя и их. Я ищу смерти, но для них я ищу жизни. Ты слышишь, что я говорю?