Тинко - [62]

Иногда я правда не огорчаюсь, что дедушка не дает мне уроки учить. Я их тогда на следующий день просто списываю у маленького Шурихта. Но он не доверяет своим каракулям, и мы с ним очень волнуемся.

А чего нам волноваться? За все время учитель Керн только один раз ударил ученика. Это был сын Белого Клаушке. Тогда учитель Керн еще бегал помогать пекарю и поэтому на уроках был очень нервный. Белый Клаушке-младший стоял на своем столике и держал перед нами речь: «Товарищи! Мы смело пойдем вперед и поведем упорную борьбу против хорндорфских мухоловов. Как только эти агенты империализма перейдут дорогу, где сливы посажены, мы…» В этот момент в класс вошел учитель Керн. Белый Клаушке-младший успел только сказать: «Товарищи, мы плечом к плечу…», как получил здоровенную оплеуху. Он завизжал и стал брыкаться. Потом подошел к учителю Керну и заявил ему: «Если вы посмеете еще раз ударить меня, мой отец пожалуется на вас партии». Тогда учитель Керн закатил Белому Клаушке-младшему еще одну оплеуху — это уж просто за нахальство. Белый Клаушке-младший в чем был выбежал из класса. А учитель Керн сел за кафедру и положил голову на руки.

Немного погодя в школу прямо из кооператива прибежал в своем белом халате Белый Клаушке-старший. Вместе с учителем Керном они вышли во двор и там долго о чем-то спорили. А после учителю Керну пришлось отвечать перед партией. Долго никак не могли решить, оставить учителя Керна в школе или нет. Но Пауле Вунш сказал Белому Клаушке-старшему:

— Знаешь, я бы на его месте тоже съездил твоему парнишке по физиономии. Больно он у тебя нахальный. Ты должен его лучше воспитывать.

Так учитель Керн остался учителем, но с тех пор он никогда больше не бил маленьких детей. Правда, так нахально больше никто себя и не вел.

Почему же мы все так волнуемся, когда не сделаем домашних уроков? Я волнуюсь потому, что мне тяжело видеть, как учитель Керн переживает за меня. Маленький Шурихт волнуется потому, что он боится, как бы ребята не подняли его на смех, если он что-нибудь не так скажет. Но ведь мы знаем, что нельзя над ним смеяться.

Мы давно договорились об этом с учителем Керном.

«Со всяким может случиться, — заявил он нам однажды, — что он скажет какую-нибудь глупость… и с тобой, и с тобой… — Учитель Керн и на меня при этом показал. — И что ж, мы все так и будем смеяться друг над другом? Лучше уж давайте хвалить друг дружку, когда нам удастся сделать что-нибудь разумное, хорошее».

Мы пообещали учителю Керну всегда так и поступать.

Только Фриц Кимпель на переменке сказал:

«А я все равно буду смеяться, если мне смешно».

Маленький Шурихт слыхал это и поэтому так и не перестал волноваться.

Фриц Кимпель сидит теперь рядом с маленьким Кубашком. Маленький Кубашк очень рад и страшно задается. Фриц очень сильный, а значит, и он, маленький Кубашк, тоже сильный. Они ведь с Кимпелем в дружбе. Фриц больше не будет мазать штаны маленького Кубашка колесной мазью. Ведь Фрицу нужен подсказчик. Ему не хочется третий год в одном и том же классе сидеть.

Я не разговариваю с Фрицем Кимпелем. Где он играет, там я не играю, а там, где я играю, он не играет. У меня есть новый друг — Пуговка. Он меня оберегает от Фрица, провожает до самого дома и ждет, пока Фриц не пройдет мимо; только тогда он уходит домой. Пуговка говорит, что убитому никак нельзя играть со своим убийцей. Через маленького Кубашка Фриц мне передает, что, мол, очень жаль, что он меня не убил тогда до смерти.

Табель мой подписал наш солдат. Было совсем не страшно. Наверно, все страшное я уже перемолол у себя в голове. Накануне того дня, как мне снова в школу идти, фрау Клари напомнила нашему солдату про табель. Дедушка был как раз во дворе. Наш солдат молча перелистал табель и велел принести чернил. Потом, насвистывая, он подписал табель и вернул его. «Давай теперь уж постараемся, — сказал он. — Не дураками ж мы с тобой на свет родились».

И картошка и свекла убраны. Запах свекольной ботвы, которую сейчас все варят на скотных дворах, стоит над деревней. Скворцы уже улетели. Дым из труб не поднимается высоко, а клубится тут же, в закоулках. Синички сидят на голых ветках и грустно попискивают. Все дома на деревенской улице закутываются в туман, и жизнь затихает, будто бы она тоже ложится спать. Из разных уголков выползает скука и рыщет в поисках жертв. По низко свисающим усам она взбирается на дедушкино лицо и серой паутинкой залегает в морщинах между носом и подбородком. Дедушка подходит к шкафу, достает из выдвижного ящика засаленную колоду карт, надламывает ее и спрашивает:

— Слышь, Тинко, как бес-то воет?

А я не слышу, как бес воет. Я сижу возле плиты на ящике для дров и читаю книжку. Мне ее дал учитель Керн, когда я ему двадцать из пятидесяти стихотворений наизусть сказал. Он одобрительно кивал головой и поправлял меня, когда я делал неправильные ударения. А я многие слова неправильно говорил. Но все равно в конце учитель Керн сказал:

— Я вижу, что ты очень стараешься, но, понимаешь, с домашними заданиями дело у тебя хромает. Ты зимой почаще вспоминай про них.

— Я-то всегда про них помню. Да вот дедушка не помнит.