Тимоти Лири: Искушение будущим - [75]

Между тем фехнеровские идеи могут слегка утолить мою печаль по поводу твоей смерти. Вот почему я пришел сюда, в это прекрасное место, в этот чудесный день. Мое сердце открыто природе, чтобы ощутить твое присутствие в земной душе, когда она проникает сквозь мою душу. Как сказал Эмерсон в своем печально известном письме Гарвардской школе богословия в 1838 году: «Мы всегда будем помнить те несколько встреч… с душами, которые сделали наши души мудрее; которые звучали согласно нашим мыслям; которые сказали нам то, что мы знали сами; которые помогли нам услышать то, что было скрыто глубоко в нашем сердце».

Итак, прощай, Тимоти — и здравствуй! Наши дороги еще пересекутся, я в этом уверен.

КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ Вайнона Райдер [84]

Три месяца спустя после моего рождения мой отец, который был архивариусом Тима, поехал навестить его в Швейцарии, где он жил в эмиграции после побега из тюрьмы. Незадолго до этого Никсон, мечтавший засадить его обратно, назвал его «самым опасным человеком в мире».

Мой отец и Тим приняли кислоту и поехали кататься на лыжах. Во время этой прогулки отец достал мою фотографию — первую в моей жизни фотографию (один день от роду), — показал ее Тиму и спросил, согласится ли он стать моим крестным отцом. Тим сказал: «Конечно».

Мы встретились с ним только через семь лет, после его освобождения из тюрьмы, когда он приехал навестить нас в нашей коммуне в Мендосино. Мы шли по пыльной горной дороге. Садилось солнце, мы с Тимом держались за руки. Я подняла к нему голову и сказала: «Говорят, что ты сумасшедший ученый».

Тим улыбнулся и сказал: «Знаю». Мне показалось, что ему нравится, как звучат эти слова.

Со временем я подросла и, когда стала тинейджером, решила, что хочу быть писателем. Это, конечно, впечатлило Тима, и мы постоянно говорили о книгах. Моим любимым литературным героем был Холден Колфилд,[85] его — Гек Финн. Мы говорили о сходстве их характеров — особенно об их отчуждении от общества. Я хотела спасти всех детей, падающих в пропасть, а он хотел сбежать. Я как раз вступила в пору первых юно-шеских терзаний, и тема отчуждения была мне особенно близка. И разговоры с Тимом были как свет в конце тоннеля.

Он хорошо понимал мое поколение. Он называл нас «свободные агенты века информации».

То, чему я научилась у Тима, не имело никакого отношения к наркотикам, но имело отношение к тому, как получать от жизни кайф. Он был фанатом человеческого мозга и, как я поняла, не столько хотел изменить его, сколько добиться его максимального использования. И он показал нам, что этот процесс — путешествие — имеет огромную для нас ценность. Как бы оно ни проходило, главное, чтобы оно произошло. «Мы — хозяева и операторы нашего мозга», — говорил он.

Тим оказал на меня большое влияние — не столько своими революционными идеями о возможностях человеческого мозга, сколько тем, что читал мне книги, ободрял меня, водил на бейсбольные матчи, в общем делал все то, что должен делать крестный. Он был единственный человек не из числа моих родственников, которым обычно в детстве мало кто верит, — кто заставил меня поверить, что я все смогу. У него была потрясающая способность заставить тебя почувствовать себя уверенно и спокойно под его защитой и покровительством.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд как-то писал в одном письме к своей дочери, что его жизнь достигла чего-то вроде «эпической грандиозности». Про жизнь Тима нельзя было сказать, что это «что-то вроде эпической грандиозности». Это была безразмерная эпическая грандиозность.

Иногда можно потеряться во всей этой наркотической тематике, которой прославился Тим — все эти «turn on, tune in, drop out», особенно в обществе, которое любит об этом поговорить. Но это не главное достижение Тима. Главное в нем — это его жизненная энергия, энтузиазм, любознательность, юмор и человечность, вот что делает Тима великим человеком — и все это настоящие свойства сумасшедшего ученого.

ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ ИАКОВА Залман Шахтер-Шаломи [86]

Тим,

ты скорее всего не придаешь особого значения мнениям тех людей, которые винят тебя в том, что ты сделал. Но ты на самом деле подорвал здание старомодной космологии и сопутствующую ей власть рационалистической интеллектуально-академической иерархии.

На примере ЛСД и других веществ — и это существенно — ты показал нам, как сакрализовать наше отношение к ним и к их откровениям. Благодаря тебе мы узнали, что наше сознание подвижно и может смотреть на движущуюся панораму с любой перспективы. Я до сих пор слышу твою мантру, на той записи у Герда — «Ты можешь быть всем, чем захочешь».

Знал ли ты, что тот день, когда был открыт ЛСД, совпал с днем восстания в Варшавском гетто? Я чувствую, что в этом есть какая-то глубинная связь, смысл которой ускользает от меня.

Боги-триктеры сослужили тебе хорошую службу при побеге из тюрьмы. И здесь ты тоже научил нас видеть то, что скрывается за фасадом закона и порядка. Ты много сделал для жизни и здоровья, для гармонии между всеми существами на нашей планете и, кто знает, каких еще форм жизни. Я помню, в ту ночь, когда ты инициировал меня, ты высказывал беспокойство по поводу того, как люди будут использовать этот могущественный «транспортер» и как детям узнать об этом, если им этого не объяснить и не показать.