Тихоходная барка «Надежда» - [73]

И вот кто-то из них говорит товарищу Епреву:

- Пошарь-ка, отец, на коротких. Битлов послушаем.

А Епрев - человек добрый. Он включает короткие, но и там то же самое:

Ну, а только ты с Алешкой несчастлива, несчастлива И любовь (что-то там такое) нас троих.

- А почему здесь то же самое? - интересуется Епрев.

- Да не базарь-ка ты, дядя Сережа, а дай нам послушать, - отвечает молодежь, и воет, и подпевает, и качается.

Тогда Епрев, назло молодежи, передвинул рычажок, и вдруг мы все слышим ужасные следующие слова:

— В частности, обследование ряда улиц города показало, что среди его жителей очень мало славян. А на улице

Достоевского, например, процент неславян достигает ста процентов.

— Это у нас-то, сукин ты сын! - взревели мы.

— Интересно, что все они, считающие себя русскими, на самом деле являются...

И тут - хрюк, волна ушла.

— Крути, Сережа, верти, Епрев, - закричали мы.

— Крути! Братья славяне, да что же это такое? Прямая обида! - закричали мы.

Крутил Епрев, вертел, лазил по эфиру, но волна оказалась уж окончательно ушедшая.

Он тогда перевел на средние, и там в одном месте была тишина и треск, а потом говорят:

- Работает "Маяк". Сейчас на "Маяке" вальсы и мазурки Шопена.

А на кой нам, спрашивается, эти вальсы и мазурки, когда заваривается такое дело? Если всех нас, достоевцев, обвиняют, что мы - не русские. А кто ж мы тогда такие?

- Так дело не пойдет. Мы так не оставим. Надо написать куда следует, чтоб ему указали, если он ученый, что

так себя вести нельзя. Чтоб его пристрожили, заразу, - так порешили мы.

И написали бы единодушно, если бы не Ревебцев. Он слушал, слушал, а потом повернулся и молча пошел к себе домой.

— Ты, Герберт Иванович, куда же это? А писать письмо?

— Не буду я писать письмо. Коли вы такие писатели, так вы и пишите. А я пойду спать.

Но мы попридержали его и велели объясниться. А он уже глядел на звезды.

— Что тут объяснять, - пробурчал Ревебцев, глядя на звезды. - Вы о том не подумали, а вдруг он - оттуда?

— Это еще откуда оттуда?

— А вот оттуда. Вы ж не знаете, что это был за человек и что это была за волна. Волны разные бывают.

— Боже наш! Неужто и в самом деле мы проявили слепоту и близорукость? А вдруг он и правда какой шпион?

Все хиханьки да хаханьки, а он - шпион, а? - зашептали мы и тоже стали глядеть на звезды.

Небо было черное, звезды - белые. А за воротами уже визжала молодежь, принявшись за свои обычные ночные штучки.

Столько покойников

За 150 рублей в месяц я уже который год изучаю жуков в одном из научно-исследовательских институтов местного значения.

Работа мне нравится. Жуки не разбегаются, сидят в клетках. Иногда умирают, и нам привозят новых жуков.

Тихие жуки. Вялые жуки. Бодрые жуки. Я прихожу на работу, скушав булочку с помадкой и стаканчик кофе с молоком. Надеваю халат - и скорей к жукам.

А тут у нас помер один одинокий сотрудник. Мы, посовещавшись с товарищами, организовали комиссию, чтобы похоронить его чин по чину. Коллектив пошел навстречу: были собраны немалые деньги, причем многие добавляли от себя лично, невзирая на довольно низкие ставки нашего института.

И я был направлен в морг, чтобы, произведя необходимые формальности и заплатив, подготовить тело нашего коллеги к захоронению.

А была зима. И вечер. И, знаете ли, неуютно так дул ветер и сдувал с крыш тучи снега, создавая искусственный снегопад.

А морг помещался на улице Карла Маркса.

Я толкнул калитку и по протоптанной тропе пошел к домику, светившему желтенькими окошечками.

В первой комнате было тихо и чисто. Среди сугубо медицинской обстановки, положив голову на кулаки, дремал мужчина, который потом оказался нервным.

Я в кратких выражениях объяснил ему цель своего визита.

— У вас гробы есть? - спросил я.

— У нас гробы есть, - ответил служитель, не меняя положения.

Тогда я объяснил ему, что его труд будет хорошо оплачен. Что я располагаю специальными суммами, которые будут вручены ему без каких-либо квитанций либо расписок.

При слове "суммы" глаза мужчины широко открылись. Он встал и сказал дрогнувшим голосом:

— Да. Они - конечно. Мы ж - люди.

— А он - сирота, - сказал я. - У него никого нету.

У него была мать, но она умерла. У него была жена, но она

его бросила.

— Конечно, конечно, - бормотал служитель. И, накинув халат, стал идти в другую комнату. Я хотел последовать за ним, но он остановил меня властным жестом.

— Вам туда не надо.

— Почему? - возразил я. - Я - нормальный человек.

Я сам многое пережил.

— Дух там особенный, и часто не выдерживают, - тихо сказал служитель, оглядевшись по сторонам.

Я тогда еще подумал, что определенно работа накладывает отпечаток на человека.

— Нет, знаете ли. Я - не мальчик. А потом - вы там один долго провозитесь. Разве вам легко одному его опознать?

— Уж, наверно, опознал бы, - вздохнул служитель, пропуская меня вперед.

Скажу сразу, что я ничего не помню, как там внутри все устроено. Столы помню. Освещение тусклое. Зябко. Формалин. И - дух.

— Вот этот, пожалуй, - сказал я, осторожно убрав с лица покойного простыню.

— Ну, стало быть, сделаем, - бормотнул санитар и резко дернул труп за ноги.

Голова ударилась и стукнулась.

- Осторожней же вы! - невольно прикрикнул я.