Тихий страж. Бабушкина шкатулка - [14]

– Конечно, моя воля. Миусов вдруг заволновался.

– Я вообще не понимаю, что значит вся эта сцена. Это – подстроенное издевательство, или что? Я давно замечал, Любовь Матвеевна, что вы меня ненавидите, но никогда не предполагал, что до такой степени. Может быть, вы позволите теперь спросить, чем я заслужил такое отношение?

– А какого отношения вы заслуживаете?

– Вы не обижайтесь, Родион Павлович, на Любу: она у меня страшная причудница.

– Я вижу тут больше, чем причуду.

– И я тоже, – подтвердила Люба.

– Какие вы все, господа, горячие и несговорчивые.

– А разве ты, папа, хочешь отдать эти деньги Миусову?

– Да разве с тобой сговоришься?

– Дело в том, что ты вовсе этого и не хочешь.

– И упрямая ты, Любовь, у меня, как осел.

Лицо Любы раскраснелось, стало злым и почти привлекательным. Павел подошел к ней близко и тихо сказал:

– Я вас, Люба, никогда такой не видал!

– И, слава Богу, что не видели. Знаете что, Павел? Уходите поскорее и уводите Родиона Павловича.

– Ах, Павел, и ты здесь? откуда ты взялся? – спросил Миусов, будто только сейчас заметил мальчика.

– Идемте, Родион Павлович, вам нужно торопиться, а деньги, которые вам нужны, у меня в кармане.

– Вы только раньше спросите, откуда он достал эти деньги. Вот что вы спросите! – закричала Люба им вслед.

Глава одиннадцатая

Войдя в ворота одного из домов на Александровском проспекте, вы нашли бы там не узкий каменный двор, который можно было бы предположить по фасаду уродливого каменного дома, выстроенного в восьмидесятых годах, а четыре поместительные двухэтажные флигеля, разделенные между собою довольно широкими проходами с деревянными мостками. В глубине за поленницей дров виднелись голые ветки сада, за которыми высилась уже обыкновенная каменная стена соседнего дома. Эти четыре дома были довольно бесформенны, с редкими окнами и походили не то на сараи, не то на скитские постройки, тем более что в нескольких окнах, несмотря на четверг, видны были лампадки. Почему-то в таких деревянных домах живет очень много народу, но теперь ни на дворе, ни на одном из крылец не было никого видно, только из сада брела какая-то закутанная женщина, за которой бежала пестренькая кошка.

– Вы не знаете, где живут Лосевы? – спросил Павел у женщины. Та, не останавливаясь, махнула неопределенно рукою и стала кликать кошку, которая бросилась бежать от чужого голоса.

– Мне кажется, нам нужно туда идти, налево, – сказала Валентина брату, указывая на дверь с грузом над пятью ступеньками.

– Знаешь, Павлуша, если бы я так не любила Родиона Павловича, я бы ни за что не шла к Лосевым. Это смешно, не правда ли? идти к человеку, который тебя любит потому, что любишь другого. Но я как-то сделалась вообще добрее, и мне жалко кого бы то ни было обижать, как будто меня самое обидели, и я знаю по собственному опыту, как это неприятно.

Павел улыбнулся. Валентина заговорила вдруг весело, хотя и до сих пор говорила не печально: – Знаю, знаю, что ты думаешь! Ты думаешь, что я иду к Лосеву затем, чтобы иметь Евгения Алексеевича про запас. Там еще с Родионом Павловичем неизвестно, что выйдет, а Лосева можно потерять. Представь себе, одно время я сама так думала, не потому ли я с ним добра, но нет, это неправда, я просто стала добрее и смелее.

– Да ничего подобного я не думал. Какая ты смешная! Отчего нам и не пойти к Лосевым? мы же знаем их с детства, и притом он настолько тебя любит, что, как бы ты с ним ни обращалась, он будет тебе предан.

– А знаешь, Павел? я все вспоминала, на что похож этот двор. Он совершенно такой же, как тот, где мы жили маленькими и бегали с Женей. И так же была поленница, за которой мы прятались. Один раз она развалилась мне на голову. Это было незадолго до того, как ты переехал к Миусовым.

– Может быть, ты потому и полюбила Родиона Павловича?

– А разве на тебя тоже свалилась поленница?

– На меня свалилось большое счастье.

– Ты потому счастлив, Павел, что ты счастлив… ну, у тебя счастливый характер, тебе ничего не надо, а мне надо очень многого.

– Тебе даже доктор Верейский понадобился…

– Ну, о докторе Верейском мы лучше помолчим, а пойдем отыскивать Лосевых. Уж они, наверное, скоро спать будут ложиться.

В эту минуту дверь, на которую раньше указывала Валентина, открылась, и из нее вышло трое мужчин, одетых по-мещански, а за ними, имея пальто внакидку, очевидно, провожавший их, показался и сам Евгений Алексеевич.

– Вообще, немец – человек подозрительный, за ним очень нужно смотреть, – сказал один из гостей.

– Он нужен для одного дела, которое только он один и может сделать, а потом его сплавим.

Лосев только сейчас узнал в сумерках Валентину и Павла. Наскоро простившись с уходившими, он радостно на весь двор заговорил:

– Ах, Боже мой! вот праздник-то! как это вы вздумали, Валентина Павловна, Павел Павлович! Да что же вы стоите на дворе? идемте скорее! здесь невысоко, второй этаж. Видите, в каком дворце я живу?

Он так смешно суетился, от смущения пересыпал свою речь словами вроде «рандеву», «иллюзия», «оптимизм», – что Валентине сразу стало жалко и скучно, и она почти досадовала, зачем пошла. Но в комнатах оказалось гораздо лучше. Ей очень понравилась старуха Лосева, которую она помнила еще с тех пор, как бегала по такому же двору.