Тихий русский - [35]

Ближе к вечеру он собирал рюкзачок и отправлялся за реку. Находил местечко поглуше, побезлюднее, вешал на яблоню-дичок самодельную мишень вроде той, в которую пятиклашкой палил из «поджигного», и упражнялся, упражнялся, упражнялся – пока не почувствовал себя настоящим Сильвио.

Геныч заготовил впрок целый литр «коктейля Молотова», разлил жидкость в две поллитровые бутылки из-под водки «Илья Муромец» местного ликёро-водочного завода, присобачил к ним тёрку-зажигалку – всё чин-чинарём. После такого «аперитива» похмелья не бывает – вкусивший самогонки по рецепту товарища Скрябина¹³ бедняга необратимо превращается в «цыплёнка жареного». Увидел бы Генку за этим занятием «старик Хоттабыч» – глазам бы своим бесстыжим не поверил.

* * *

Фантастика фантастикой, а пересевший в ладью Харона прежде бздиловатый Геныч продолжал расправлять плечи и поднимать голову. Время «Ч» было не за горами, поэтому Геныч пускался во все тяжкие уже не только на бумаге. Он находился под колпаком «смотрящего далеко» вездесущего «старика Хоттабыча», а в подобном положении человеческий организм способен мобилизовать очень мощные скрытые резервы. Загнанный в угол человек перестаёт быть думающим только о морали подлецом, вырывается из страдательного залога и становится непредсказуемым – в том числе и для самого себя.

Геныч нуждался в толковых помощниках – их наличие предполагал ещё самый первый синопсис лувсепока. И вот теперь настал черед «вербовки». Никакого места случайностям и экспромтам – суровый кастинг Геныч провёл уже давно. Кандидатуры были хороши, только вот сами кандидаты на тривиальные в эру немилосердия ипостаси «смертоубивцев» пока не знали, что вскоре им поступит предложение поучаствовать в психоделическом триллере – весьма и весьма низкобюджетном.

Геныч отправился к краеведческому музею. Музей стоял на самом краю глубокого оврага. Прилегающая к очагу вовсе не поп-культуры территория была густо усеяна человеческими экскрементами и свежими лужицами мочи. Это были метки, оставляемые рыночными торговцами и торговками, не хотевшими платить бешеные деньги за право пользования базарным туалетом. Они не стеснялись друг друга и тем паче музейных работников. Кучки и лужицы просматривались и ниже по склону – вплоть до примерно шестидесятиметровой асфальтовой дорожки, которую неведо как и зачем предтечи Кочержука положили в заросшем матёрым бурьяном буераке.

Когда-то очень давно Геныч использовал эту дорожку для бега в гору с поясом отягощений на чреслах. Весящий одиннадцать килограммов «девайс» он смастерил на базе штатного пояса верхолаза-электрика. Нарезанные из водогазопроводной трубы «коротыши» залил выплавленным из найденного на свалке аккумулятора свинцом, обтянул их брезентом, пришил к прочной основе – и получил нечто вроде непреподъёмного патронташа. Однажды Геныч пробежал с этим «патронташем» четырнадцать километров – распоясавшись после финиша, он некоторое время передвигался по земле так же легко, как Нил Армстронг по поверхности Луны, вернее, в кинопавильоне Стэнли Кубрика.

Те времена прошли безвозвратно.

Из оврага тянуло, как из параши. С самодельным поясом отягощений никто здесь не носился. Собравшиеся внизу люди чинно сидели кружком, готовясь к совершению несложного обряда-ритуала – явно не вудуистского. Члены популярной в России «секты» были молоды, очень молоды – самому старшему едва ли стукнуло тринадцать.

Сокращая путь, Геныч спустился вниз по заминированному базарными торговцами склону. В «полиэтиленовый» период своей никчёмной жизни (когда пришлось идти на базар торговать плёнкой) он и сам частенько отливал здесь – на пару с женой. Рядышком журчали и попукивали другие парочки – не только «полиэтиленовые».

– Кто из вас самый бедовый, пацаны? – спросил Геныч, подходя к «пёстрой шайке», ничуть не смущённой появлением в облюбованном ею месте смурного дядьки в годах. Он подмигнул круглолицему, с тёмными глазами-бусинками, подростку: – Ставлю тосненский «Момент» против просроченного «Дихлофоса» – это ты, дружок!

– Ну я, а что? – воспринял грубую лесть как должное пацан, тем самым подтверждая свою уникальную «бедовость».

– Разговор есть, – сказал Геныч, будто ненароком вытесняя парнишку из слишком тесного круга порочных друзей, уже вооружившихся полиэтиленовыми пакетами. – Давай всплывём наверх со дна этой параши, – предложил он. – Посидим в парке, я тебе кое-что шепну на ушко.

Они выбрались из оврага, на входе в парк имени Ленина прикупили по мороженому и устроились на уединённой скамейке под старыми липами.

Геныч действовал наверняка. Парнишка был боек, умён и смел. С таким помощником и захочешь, а не проиграешь. Ему шёл всего лишь двенадцатый годок. Соверши он нечто из ряда вон выходящее – ему не придётся нести за содеянное никакой уголовной ответственности. Геныч даже не особенно старался-напрягался, уговаривая паренька принять посильное и не представляющее для него опасности участие в «покушении века». Всё решили гены – не Генкины, а паренька.

А наследственность у юного токсикомана Костика Кармашова была что надо. Костик и статью, и лицом, и рано проявившейся тягой к опасным авантюрам вышел в своего дедушку Константина, на пару с которым Геныч много лет назад обчистил склад противогазов фанерного комбината на Рио-де-Фанейро.