Тихий переулок - [3]
— Петя, ты не спишь? — послышался голос матери за дверью.
— Нет. А что?
— К тебе пришли.
— Кто?
— Дима. Дима Станкевич.
— Так пусть заходит. Димка, заходи!
Димка был моим ровесником, а родители его — врачами. Отец лечил взрослых, мать — детей. Димкин отец, прекрасный хирург, считал себя крупным специалистом в области западной литературы и всю жизнь писал какой-то труд, так, вероятно, никем и не прочтённый. У них была уникальнейшая, лучшая частная библиотека в городе. Когда в моей башке затеплился интерес к чтению, я стал приходить к Димке и брать у него удивительные книги. Одолел Фрейда — и ничего не понял. Проглотил «Бесов» Достоевского — и обалдел. До утра читал «Поединок» Куприна — и, когда дошёл до смерти Ромашова, начал колотить кулаками по столу, крича: «Сволочь! Сволочь! Сволочь!» — чем переполошил всех домашних.
Друзьями мы с Димкой не были, но относились друг к другу с уважением и любопытством. Их роскошная квартира занимала весь первый этаж с подвалом в каменном двухэтажном доме.
Дверь открылась, и вошёл Димка со свертком в руках. За его спиной стояла моя мать.
— Эдак ведь и царство небесное можно проспать! Здорово, герой! Жив?
— Да уж так получилось. Здравствуй, Димка!
Мы почеломкались. Я быстро натянул штаны и повернулся к Димке спиной.
— Господи, это что ж они с тобой сделали! — От правой лопатки через весь бок у меня шёл здоровенный шрам.
— Изуродовали человека! — сказала мать и заплакала.
— Да что вы, главное — жив! — сказал он.
— Правильно, Димка! Кости целы, а шкура новая нарастёт. Мама, давай-ка завтрак сочиним.
— А ничего не надо, всё есть. — И Димка стал распаковывать сверток. Там была бутылка и кусок жареного мяса.
— С утра водку, — вздохнула мать.
— А это не водка. Это спирт-ректификат.
Я принёс из погреба солёных огурцов, шинкованную капусту, и мы сели с Димкой за стол. Выпили за упокой, выпили за здравие. И потекла беседа.
— Как твои?
— А что им сделается! Лечат. Слушай, давай спирт запивать, а не разводить.
— Правильно, а то он тёплым делается.
Пойло обожгло желудок. В голове зашумело, и по всему телу разлилось блаженство.
— А твоя мать сдала.
— Я думаю. Отца — в сорок втором, а Ваську — в сорок третьем.
— Да ты что?! И брата тоже? Я не знал.
— Тише. Да, вот такие дела. Мама, выпьешь с нами рюмочку? — крикнул я.
— Да что ты? Некогда мне. А потом я ухожу. Хозяйничайте без меня.
Я быстро пьянел и почему-то зверел. Мне захотелось заскрипеть зубами и грохнуть кулаком по столу. За все последние годы это был у меня первый разговор по душам.
— Отец чувствовал, что погибнет. Он даже письмо прощальное написал. Пришло уже после похоронки. Где он лежит, где Васька лежит — никто не знает. А может, и не лежат нигде. Это как у нас в авиации. Разобьётся самолет вдребезги, потом экипаж хоронят: бросят кусок земли в гроб и несут налегке, а моторы тракторами вытаскивают. Слушай, а почему ты…
— Не был на фронте? Не взяли. Легкие у меня паршивые и плоскостопие. Это твоя гимнастёрка?
— А чья же! — На стуле висела моя гимнастёрка со всеми регалиями.
При взгляде на неё мне почему-то стало жалко самого себя, жалко отца, жалко Ваську. В горле стоял ком, который я никак не мог проглотить. Налил остатки спирта и выпил.
— В военкомате над матерью какая-то гнида издевалась. В первом извещении было написано: пропал без вести. Мать пошла в военкомат узнать, что это значит. А эта сука говорит: «Ваш сын — дезертир, он немцам сдался». Представляешь? Это с танком-то! Он, дурак, оскорбить её хотел, а по сути-то надежду вселил: до сих пор верит, что Васька жив. И ждёт.
— А на самом деле?
— А на самом деле сгорел в танке. Я из госпиталя делал запрос. И ответил мне командир части, где Васька служил… А спирт-то выдохся! Тю-тю! Подожди!
Я залез под кровать и выволок оттуда две бутылки, заткнутые бумажными пробками.
— Сырец! Ярко выраженный самогон. Воняет, сволочь! Но! Другого нет.
— Сойдёт.
Выпили сырцу. Закусили. Выпили ещё. И ни с того ни с сего из глаз моих брызнули слезы. Уронив голову на стол, я затрясся в истерике. Слов не произносил — просто мотал головой и выл. Вероятно, всё, что во мне копилось за эти годы, вся горечь, боль, обиды, тяжесть утрат — всё это выплеснулось и хлынуло через край.
Димка остекленелыми глазами смотрел в окно и гладил меня по голове:
— Ничего, ничего. Это хорошо. Может, ляжешь?
— Нет. Сейчас пройдёт. Налей. — Слезы кончились, и мне стало легче. — Прости.
— Забудь. А где это тебя так?
— Что где?
— Я про твой бок.
— А… Я же в штрафняке был.
— За что?
— А ни за что. За здорово живёшь. Старшине ключицу сломал. Вот меня и сунули туда на три месяца. Хотел покуражиться надо мной, а я его…
— Ну и как там?
— А я откуда знаю! Мы же не доехали. Нас под Курском разбомбили. Охрана разбежалась, а вагоны открыть не удосужились. Вот мы и визжали, как крысы. Потеха… Потом как грохнет! Очухался уже в госпитале…
— Да… — задумчиво произнес Димка. — Пулю можно получить и в тылу, и в мирное время.
— Точно! Слушай, ты знаешь, что со мной вчера было?
— Нет, а что?
— Меня раздели! Понял? Меня раздели в нашем переулке. Трое. И у всех пистолеты. У дома! Рядом! Понял?!
— Да ты что?
И весёлое ж место — Берендеево царство! Стоял тут славный град Сволочь на реке Сволочь, в просторечии — Сволочь-на-Сволочи, на который, сказывают, в оны годы свалилось красно солнышко, а уж всех ли непотребных сволочан оно спалило, то неведомо… Плывут тут ладьи из варяг в греки да из грек в варяги по речке Вытекла… Сияет тут красой молодецкой ясный сокол Докука, и по любви сердечной готова за ним хоть в Явь, хоть в Навь ягодка спелая — боярышня Шалава Непутятична…Одна беда: солнышко светлое, катавшееся по небу справно и в срок, вдруг ни с того ни с сего осерчало на берендеев — и вставать изволит не вспозаранку, и греть-то абы как.
Увидите этого старичка, ни в коем случае к нему не подсаживайтесь. И уж тем более не вздумайте жаловаться ему на свои житейские горести. Выслушает, посочувствует и так поможет, что мало не покажется. От автора: Был у меня друг Петя. Совершенно феерический человек: озорник, мистификатор, временами просто хулиган. Жить без него так тоскливо, что время от времени я сочиняю рассказы про Петю. Истории, разумеется, вымышленные, но характер, поверьте, подлинный.
«Оставь надежду, всяк сюда входящий!»Эти вселяющие ужас слова на вратах Ада — первое, что суждено увидеть душам грешников на том свете. Потом суровый перевозчик Харон загонит души в ладью и доставит на тот берег реки мертвых. Там, за Ахероном, вечный мрак, оттуда нет возврата… И тем не менее, герой повести Евгения Лукина ухитряется совершить побег из Ада и прожить еще одну короткую, полную опасностей жизнь.Награды и премии:Интерпресскон, 1996 — Средняя форма (повесть);Бронзовая Улитка, 1996 — Средняя форма.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В результате разнообразной деятельности человека одной из планет наступает век костяной и каменный. Люди кочуют небольшими семействами, а человек, взявший в руки металл, подлежит изгнанию. Любой движущийся металлический объект подлежит немедленному уничтожению. Металл на планете развивается по изящному замкнутому циклу, он сам себе цех и сам себе владыка...
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.