Тихий океан - [7]

Он перестал убираться в доме. В пакетах для мусора скапливались консервные банки, упаковки из-под сардин, смятая алюминиевая фольга, в которую были завернуты галеты. Мухи жадно облепляли любую оставленную без присмотра еду, даже крошечный кусочек хлеба. По ночам шуршали мыши. Под деревянными перекрытиями потолка обитал какой-то зверек, по ночам он скребся, царапался и посвистывал. Кто это мог быть? Птица? Крыса? Места в этом доме хватало всем. Он попробовал было молиться, но потом решил, что молиться вот так, тайно, спрятавшись, — трусость. На суде все были убеждены, что ответственность лежит на нем одном. А ему постоянно казалось, что речь о ком-то другом, не имеющем к нему никакого отношения. Под конец у него хватало сил только удивляться, как же все просто. Но это ощущение простоты происходящего не покидало его только на суде, потом он вновь стал чувствовать течение времени. Взаимосвязь событий теперь распалась для него на отдельные поступки, а тогда, на суде, им придали какой-то смысл только задним числом, сами-то они были вполне бессмысленны. Вправду ли он был виновен? Он больше не верил, что обладает свободной волей.

Он вышел на улицу. У стен соседних домов громоздились поленницы дров. На обочине цвели дикая ромашка и пижма. Потом он разглядел над лугами колеблемые ветром пушистые светло-коричневые шарики — плоды уже отцветшей ястребинки. Широкие зеленые листья кормовой свеклы источили черви. На дороге виднелись оброненные початки кукурузы, и теперь он замечал все больше жнивья меж кукурузными полями, уходящими за горизонт. К стене одного крестьянского дома кто-то прислонил два отслуживших свое откидных стула из кинотеатра, с поднятыми черными сиденьями: на одном красовался крупный номер «сорок девять», на другом — «пятьдесят». Он двинулся вниз по склону, в деревню. По дороге он еще раз остановился посмотреть, как крестьянин с женой и сыном убирают кукурузу. Неочищенную кукурузу укладывали в ряд на борозде, а початки были навалены стогом. Они заметили Ашера, но не подали виду, а как ни в чем не бывало продолжали сре́зать стебли серпами. Шуршали кукурузные листья. Они обрубали стебли у самой земли, так что оставалась только коротенькая желтая стерня, связывали их в пучки и укладывали на борозде. Крестьянин на минуту прервал работу, сбросил куртку на краю поля, взял кувшин с молодым вином и отпил глоток, не выпуская из другой руки серп. Сын был в резиновых сапогах и бейсбольной кепке с рекламой какой-то строительной фирмы. Все, что они делали, казалось Ашеру правильным и уместным, и только он бродил тут неприкаянно, чуждый всему, что видел. Он не мог ощутить себя частью этой жизни. Кудахтали куры. У деревянного сарая выпятили пузо две бочки с красными крашенными стальными обручами. Луг вокруг кукурузного поля весь зарос клевером. Во дворе фермы на веревке между деревьями развевались штаны, подвешенные за штанины, порхали на ветру рукава рубах. Дом окружали яблони, голые, уже безлистные, но кое-где на ветвях еще висели яблоки. Под некоторыми яблонями в землю были вбиты доски, чтобы опавшие яблоки не скатывались в овраг. Там и сям под яблонями сидели на корточках женщины и дети, собирали яблоки в жестяные ведра, а потом высыпали их в прозрачные пластиковые мешки. Когда он добрел до Вуггау, один из крестьян, с которым он познакомился на охоте, догнал его на тракторе и предложил подвезти. За те пять минут, что он трясся по ухабам в кабине рядом с водителем, Ашер успел узнать, что глава окружного отделения Народной партии выступает с предвыборным обращением к избирателям и что поэтому сегодня в трактире будет тесно. На обочине ветер шевелил пучки высоких трав, их семена просвечивали на солнце, как стекло. Двор трактира заполонили тракторы, мопеды и машины, припаркованные под деревьями. Дорожки деревянного, полусгнившего кегельбана вместо шаров усеивали паданцы. Один из длинных трактирных столов был покрыт дырявой бело-зеленой клетчатой скатертью. Повсюду громоздились батареи пустых бутылок из-под лимонада. Вслед за своим попутчиком Ашер двинулся в соседнюю комнату, полную народу. Крестьяне сидели в расстегнутых куртках, а на их бархатных жилетах с круглыми оловянными пуговицами красовались яркие цветы, вышитые блестящими шелковыми нитками. Он протиснулся на свободное место. Справа от него сидел пожилой человек с подстриженными усиками. Лицо у него было выразительное, все в морщинах, он курил сигарету в деревянном полуобгоревшем мундштуке. Ашер едва успел сесть, как депутат от Народной партии вошел в комнату и был представлен присутствующим самим бургомистром. Пес трактирщика лежал под передним столом и мирно спал. Из хлева глухо доносились не то вздохи, не то шорохи, не то мычание. Сначала политик перечислил, что земельное правительство сделало для деревни. Разве оно не начало укреплять русло Заггау? Прежде, слушателям и самим это прекрасно известно, река весной часто выходила из берегов и затопляла не только поля, но иногда даже и крестьянские дворы. Но глава правительства земли с некоторых пор предпринимает меры для укрепления ее русла, так что вскоре исчезнут все основания для опасений. Кроме того, проводится асфальтирование дороги между Гассельдорфом и Вуггау, и, как он убедился лично, половина работ уже завершена. Ашер внимательно разглядывал оратора. Всю свою жизнь, произнося публичные речи, он мучительно боролся с ощущением, что вещает заведомую ложь. Ему казалось, что любое случайно вкравшееся противоречие разоблачает его обман. Но этот оратор, по-видимому, не испытывал решительно никаких сомнений, и потому Ашер искренне завидовал ему. Между тем кандидат зачитал заслуги земельного правительства и стал резко критиковать политику правительства федерального.