Тихий Дон против Шолохова - [12]

Успех сопутствовал «Доктору Штокману» в Москве, но на гастролях в Петербурге в 1901 году Московский Художественный театр показал спектакль в обстановке уже вовсе необычной. В начале года у Казанского собора состоялась студенческая демонстрация, разогнанная специально вызванными казаками. На таком фоне и проходил спектакль. «Ввиду печальных событий дня, - вспоминал Станиславский, - театральный зал был до крайности возбужден и ловил малейший намек на свободу, откликался на всякое слово протеста Штокмана. То и дело, притом в самых неожиданных местах, среди действия раздавались взрывы тенденциозных рукоплесканий. Это был политический спектакль», - заключает Станиславский, хотя «мы, исполнители пьесы и ролей, стоя на сцене, не думали о политике».

Станиславский особо отмечает, что ничего революционного в пьесе не было, напротив: «герой презирает сплоченное большинство и восхваляет индивидуальность отдельных людей, которым он хотел бы передать управление жизнью. Но Штокман протестует, Штокман смело говорит правду, - и этого было достаточно, чтобы сделать из него политического героя».

Вывод Станиславского: «Нужна была революционная пьеса, - и «Штокмана» превратили в таковую»*.

Таким образом, выбор фамилии Штокман для наименования героя романа свидетельствует, по-видимому, о том, что Автор «Тихого Дона» рассматривает свой персонаж как фигуру отрицательную, антидемократическую, иными словами - как в р а г а н а р о д а.

Тогда недавний символ революции превращается в способ дискредитации революционеров. Одного этого достаточно, чтобы причислить первую книгу «Тихого Дона» к «литературе реакции», то есть увидеть в романе черты пореволюционной (после революции 1905 - 1907 гг.) переоценки ценностей.

Существует, кстати, произведение, в котором пьеса «Доктор Штокман» прямо связана с ездой в запряженной лошадью повозке - фельетон Леонида Андреева «Диссонанс». Фельетон этот был опубликован в 1900 году. Подписан тогдашним псевдонимом Л. Андреева (Джемс Линч), и являлся откликом на премьеру «Доктора Штокмана» в Московском Художественно-общедоступном театре 24 октября 1900 года.

Герой фельетона радостен и возбужден, так как едет на премьеру в Художественный театр, и ему «предстоит высшее наслаждение». Первое ощущение «диссонанса» возникает у героя, когда оказывается, что извозчик «ничего не знал о театре, о котором говорит вся Москва». Чувство диссонанса еще более усиливается оттого, что извозчик, работавший всю ночь, чуть не попадает под конку. Впрочем, «дальше, со входом в театр, началась сплошная гармония». Интеллигентная толпа с восторгом встречает слова Штокмана: «Право только меньшинство, потому что только меньшинство умно и благородно. Вы лжете, что грубая масса, чернь имеет такое же право осуждать и санкционировать, советовать и управлять, как немногие представители интеллигентного меньшинства» (4-й акт). Интеллигентного героя, «отдавшего дань возвышенным чувствам и облагородившего свою душу созерцанием чужих добродетелей», из театра снова везет домой извозчик. Герой пытается выяснить его отношение к искусству, к истине, справедливости, но в ответ слышит лишь недоуменное извозчиково: «Как?». Герой не успокаивается: «Ты знаешь, что сейчас в Каретном ряду такие вот, как ты, погубили самого лучшего человека, какого я видел когда-либо?». «Никак нет, это не мы, - протестует извозчик, - намедни я вот тоже одного господина с Зацепы вез. Говорил ничего, вот как и вы, а потом как меня по шее - вда-арит. А мы что, мы никого не трогаем».

Мораль фельетона: «И мы каждый исполняли свое назначение. Он меня вез, а я о нем думал. О нем и о таких, как он, зверях и дворнягах, об их тупости и звериных чувствах, о той пропасти, которая отделяет их от нас, возвышенно-одиноких в нашем гордом стремлении к истине и свободе. И на один миг - странное то было чувство - во мне вспыхнула ненависть к доктору Штокману и захотелось из своего свободного серого одиночества уйти и раствориться в этой серой тупой массе полулюдей. Возможное дело, что через некоторое время я влез бы на козлы, но, по счастью, мы приехали».

Допрос во время езды учиняет Федоту Бодовскому и Штокман из «Тихого Дона»:

«Как у вас житье? - спросил Штокман, подпрыгивая и вихляясь на сиденье.

- Живем, хлеб жуем.

- А казаки, что же, вообще, довольны жизнью?

- Кто доволен, а кто и нет. На всякого не угодишь.

- Так, так… - соглашался слесарь, и, помолчав, продолжал задавать кривые, что-то таившие за собой вопросы.

- Сытно живут, говоришь?

- Живут справно.

- Служба, наверное, обременяет? А?

- Служба-то?.. Привычные мы, только и поживешь, как на действительной».

____________________

*Станиславский К. С. Собр. соч., т. 1, М., 1954, с. 249.

Как извозчик не понимает Джемса Линча, так и Федот не понимает и хитрит со Штокманом, и, действительно, есть основания говорить об идейной и фабульной близости двух повествований, близости, прослеживаемой даже в деталях:

(«Диссонанс»): «Штокман только еще вошел, […] а вы […] уже знали, что за дивно-светлая, наивно честная и глубоко любящая душа сидит в длинном теле этого ученого, с его добродушной к о н ф у з л и в - о й б л и з о р у к о с т ь ю…»