Тихий Дол - [18]

Наконец, к исходу четвертого дня доктор впал в состояние, которое не имело ничего общего с храбростью. Бросив матрешку, он шел к псу, с досадой занятого человека оттаскивал его за шиворот, забирал матрешку и, возвратившись на место, снова бросал. От помешательства спас вечерний Селиванов. Доктор спрятался и, спрятавшись, пришел в себя.

В ту же ночь, мимо пса, который приветливо помахивал хвостом, он пробрался на станцию и украл большой кусок самодельной свиной колбасы. Щеглова он застал бодрствующим, если можно назвать бодрствованием пустоглазое сидение над клумбой. К этому времени доктор был уже уверен, что приручил пса при помощи матрешки и, более того, именно это сделать и предполагал. Оставалось чуть – закрепить уверенность рассказом. Но рассказа не получилось, потому что Щеглов, глядя в укроп, неживым голосом сказал, что не будет есть колбасу.

– Красть – плохо,– добавил он после паузы. От неожиданности доктор спросил, почему.

– Потому… люди – братья,– прошелестел Юлий Петрович.

– Ага. Точно,– кивнул Беркли.– Причем, ваши. Причем – близнецы.

С досады, но главным образом – в каком-то даже упоении неуязвимостью, он совершил еще несколько набегов, докрав колбасу до конца. Обожравшийся пес едва двигал хвостом. Трудно сказать, чем все это могло кончиться, но рейды доктора Беркли прекратил дождь – роскошный ночной ливень, невидимый, гремящий и долгожданный.

Наутро воздух был трудным от запаха произрастающих стеблей. Росток за ростком выдавливала из себя беременная почва. Истомным соком исходили травы. Зеленая плоть медленно шевелилась на ветвях.

Дважды получив лопатой по загривку, пес оборвал цепь и перемахнул забор, а вслед за ним со двора вылетел Васька, которому было велено пустым не возвращаться, что он, кстати говоря, и исполнил. Часа через два Селиванов нашел его на почте, где они вместе с доктором, расположившись вкруг посылочного ящика, завтракали. Рассмотреть подробней, а тем более что-то предпринять не удалось, поскольку третьим в компании был кобель. Молчком, дед – пятясь, с дубиной, пес – жутковато побрякивая обрывком цепи, они дошли до моста. На мосту пес лег и притворно зевнул, а старик побежал.

– За ружьем, небось,– сказал доктор, глядя из-под руки.

– Фигня,– сказал Васька.– Сверленое.

Действительно, Селиванов бежал вовсе не за ружьем. Он просто осознал масштабы катастрофы. Однако Степка, липкий от меда, всего-навсего спал, забравшись на сеновал и втащив за собой лестницу, но проснувшись, выглянул в окно и показал шиш. "Сволочь нерусский! – пьяным голосом крикнул Селиванов.– Слезешь еще, гад!" Поискав, чем бы швырнуть, он плюнул себе на рукав и ушел в кладовую. Там он заплакал, что, конечно же, ничего хорошего не предвещало.

Тем временем Юлий Петрович Щеглов сидел в яме неподалеку от школьной заводи. Яма была свежей и сырой. Из стен торчали белые корешки, которые Юлий Петрович аккуратно скусывал ногтями и выбрасывал наружу: он хотел порядка и одиночества.

Было так: сразу после визита доктора Беркли Юлий Петрович уснул. Он увидел лес. Точнее говоря, это был не лес. Это был разросшийся укроп, хотя, возможно, укроп оставался в прежних размерах, просто все происходящее – в том числе и сам Юлий Петрович – было ничтожно мелким.

От фиолетовых ветвей – где-то высоко вверху – стоял сумрак. В сумраке, между стволами, перебегали какие-то существа, производя звук, похожий на зуд. "Динь-дон,– слышалось отовсюду.– Динь-дон". Серенькие, вертлявые, с небольшим выростом, а вернее – одутловатостью вместо лица, существа занимались странным делом: подкараулив, один вспрыгивал другому на закорки и с криком "динь-дон!" съедал. От съеденного оставался скелет без головы. Съевший выдавал ему бумажку, скелет расписывался и уходил с бумажкой в руке. Как все мелкое, это происходило мгновенно. Иной раз съевший тут же оказывался съеденным, и тогда скелет, покуда длилась чехарда, стоял и ждал, чтобы расписаться.

"Динь-дон! – зудело вокруг.– Динь-дон! Ура!" Щеглов понял, что звонит телефон. Он снял трубку.

"Брат! – сказала трубка.– Не "динь-дон", а день донора".

"Извините,– сказал Щеглов.– Я не знал".

"Брат! Ты уже брат?"

"Не знаю",– ответил Щеглов.

"Брат! Да здравствует общество Добровольного Креста! Ура!" – завопила трубка.

"Ура!" – подхватил Юлий Петрович. И в тот же миг оказался облепленным множеством егозящих ртов. Это было похоже на встречу родственников, но кончилось быстро и небольно. Чувствуя что-то вроде легкости от межреберного ветерка, Щеглов увидел бумажку, которую держал в руке. На бумажке было написано "Справка об освобождении".

"Слава нашим язвенникам! – гремело кругом.– Ура!"

"А-а!" – безголосо закричал Щеглов. И холод сделался нестерпимым, и он проснулся, не сразу поняв, что лежит под дождем и ничего, ничего другого понять уже не сможет.

Дерево, которое выбрал Юлий Петрович, было тополем. Он выбрал его из-за толстого сучка на удобной высоте. Правда, после нескольких попыток выяснилось, что добраться до сучка не так легко. Поэтому, чтоб не тратиться дважды, он решил сперва закончить внизу и, отметив палочкой место, куда предполагал упасть, отвисев свое, взялся за лопату.