Тихий ангел пролетел - [9]

Хотел Ильин вякнуть чего-нибудь про несоответствие формы и содержания, про нечищеные ботинки, к примеру, или про шоколад, купленный в газетном ларьке, иными словами — про копеечные, гнезду не соответствующие траты по секретной статье «текущие расходы», но разумно сглотнул хамство, упрежденный Ангелом, промолчал, робко сел на краешек дивана, вконец подавленный, значит, окружающими невероятными шиком унд блеском.

— Пейте, пейте, не стесняйтесь, Иван Петрович, — меленько засмеялся твидовый, будто умиленный скромностью Ильина.

— Я на дежурстве, один, — изо всех сил засомневался Ильин.

— Я ж вам не водку, помилуйте…

— Так время же идет… Не имею права надолго… — Но чашку к себе подвинул, но пару кусков зацепил в сахарнице корявыми пальцами, но булькнул их в жижу и культурно начал мешать ложкой, звякая.

— А мы и ненадолго. Мы на минутку. Что ж я, не понимаю, что ли? Все я прекрасно понимаю: служба у всех служба. Но и вы меня, наверно, понимаете, ведь понимаете, Иван Петрович? — И заглядывал в глаза, которые Ильин долу, к чашке, опустил, заглядывал в них, скрючившись, конечно, невообразимо, как героиня оставшейся в Той жизни песни: она, помнилось, смотрела искоса, низко голову наклоня…

— Я вас понимаю, — прилично кивал Ильин, шоколадом «Марс» набив рот, — только вот не понимаю, что вам от меня нужно. Я ж отмечаюсь раз в месяц, как положено, ко мне от вашей конторы претензий нет вроде. Какие претензии? Работа — дом, дом — работа. Ну, пивная там, баня-шманя, какие претензии?..

— Да нет к вам никаких претензий, — подтверждал твидовый и все, как дурачок, посмеивался, даже халявного кофе не пил. Видать, стольких клиентов в этом гнезде каждый день принимает — на кофе и смотреть тошно. — Но времени-то сколько прошло, а, Иван Петрович?

— С чего прошло?

— А с вашего, Иван Петрович, чудеснейшего появления у Черного озера.

— Ну и прошло, ну и что?

— А то, что амнезия — штука проходящая, временная, это вам и врачи толковали, ведь толковали, да?

— Ну, толковали. Так они ж про сроки ничего не говорили. Говорили: будет какая зацепка — вспомнишь. А где она, зацепка? Работа — дом, дом — работа…

— Молодец, — похвалил Ангел, — хорошо придуриваешься. Только не переигрывай…

И опять как в воду глядел.

— Точно, — сказал твидовый, уже смеясь, — плюс баня-шманя, какие претензии. Так ведь на то мы и жалованье от державы получаем, чтоб такие, как вы, Иван Петрович, что положено, вспоминали. Есть зацепка.

— Какая? — вперед подался, толкнул столик, чашка с кофе опрокинулась, и негустая жидкость уродливо потекла по лаковой дорогой полировке. — Ой, простите…

— Не переигрывай, — повторил Ангел.

— Я и не играю, — огрызнулся Ильин. — Ты что, не видишь: у них что-то есть на меня, Тит прав…

— Есть или нет, время покажет, — философски отозвался Ангел. — Этот тип тебе ничего не скажет — не его прерогатива. Жди продолжения.

Продолжение ждать не заставило, не из таких.

Твидовый развел руками:

— Извините, Иван Петрович, но про зацепочку вам лучше меня доктора поведают. Это их дело…

И тут в зал для сквоша неожиданно, как и положено в детективе, бесшумно вошли два хмурых качка в белых санитарных халатах, молча встали по обе стороны диванчика.

— Придется проследовать, — виновато сказал твидовый. — Господа вас к машине проводят и довезут куда надо. До свидания, Иван Петрович.

— Иди, — только и посоветовал Ангел. Ильин поднялся, стоял — будто в растерянности. А и в самом деле в растерянности был, в полнейшей.

— Как же так… — проговорил. — А дежурство? А котельная?

— За котельную не волнуйтесь, Иван Петрович. Туда уж и подмену вызвали. Да и вы, надеюсь, ненадолго…

Один из качков цепко ухватил Ильина за локоть, подтолкнул совсем не к выходу, а прочь от него — к дверке в другом конце зала, а та вывела случайных попутчиков в темноватый коридор — уже без хрусталя и березы, в заднюю часть квартиры, к черной, для прислуги, лестнице. По ней и спустились, никого не встретив, пятый этаж — невысоко, а у черного же подъезда во дворе около пластмассовых баков с мусором ждала обыкновенная «амбулансия», обыкновенная «скорая помощь», белый с красной полосой «мерседес» с двумя «мигалками» на крыше.

— Не молчи, — приказал Ангел. — Совсем опупел?.. Спроси, куда повезут.

— Куда поедем? — спросил Ильин, влезая в теплое нутро «амбулансии». — Никак в больницу?

Храбрился, потому что Ангел велел, хотя тряслось в нем от страха все плохо приделанное: сердце, желудок, поджилки всякие…

— В нее, — ответил один из качков, хлопая задней дверью и запирая ее на ключ. — Сиди тихо, убогий, живым останешься.

И пошел в кабинку, которая отгорожена была от санитарного салона белым непрозрачным стеклом, и белыми непрозрачными стеклами весь салон отделен был от живого мира. Тюрьма. А в тюрьме, как водится, койка, в данном случае — носилки.

— Ложись, — сказал Ангел, — теперь когда еще полежать придется.

ВЕРСИЯ

Немцы убрали свою армию из Москвы, Петербурга, Пскова, Новгорода et cetera — как раз в пятьдесят втором, когда в Берлине вместо не в бозе почившего фюрера демократически возникли бундестаг и канцлер. Аденауэр, как ни смешно, его фамилия была, Конрад Аденауэр, большой любимец немецкого народа и немецкой промышленной элиты. Именно Аденауэр пробил в бундестаге судьбоносное (так!) решение о предоставлении самостоятельности (независимости?..) России, Украине, Белоруссии, республикам Прибалтики и Средней Азии — в составе так называемого Германского содружества в противовес, конечно, Британскому. Противовес получился увесистый, хотя для Германии и недешевый. Поначалу, пока независимые республики содружества не встали на ноги, капиталовложения во много раз превышали прибыль. Пришлось республикам срочно принять ряд тоже судьбоносных законов: об иностранных инвестициях, о собственности иностранных владельцев на территориях указанных республик, о совместных предприятиях и акционерных обществах, ну и, конечно, о земле, о мире, о частной собственности — все, что Ленин наобещал, да так и не выполнил в суете борьбы с собственным народом. Законы эти принимались наспех выбранными парламентами республик, Аденауэр гнал картину, потому что его торопили со всех сторон, а непривычные к страшной силы демократии русские, украинские, белорусские парламентарии, еще не очухавшиеся от совковых «одобрямс» и «осуждамс», еще не оправившиеся от оккупантских «хальт», «швейген» и «унтерорднунг», безропотно проголосовали за новые законы, в чем, как впоследствии выяснилось, раскаиваться не пришлось. Прибалтам было проще. Прибалты еще не успели отвыкнуть от нормальной буржуазной (так она называлась в довоенном эСэСэСэРе) демократии. Но вот немцам в Балтии было сложнее. Парламенты Латвии, Литвы и Эстонии «спущенные» им законы сильно мяли, пихали и топтали — и из национальных амбиций, конечно (как так: нам чего-то навязывают!..), из чувства противоречия, но и из толкового желания приспособить их под себя, под реальные условия. Хорошо — условия не сильно отличались от среднеевропейских, а законы, хотя и отдавали легким имперским душком, все ж закамуфлированы были германскими умельцами от юриспруденции под мировые стандарты. А, собственно, при чем тут камуфляж? Мировые стандарты везде одинаковы: и в Штатах, и в Германии, и в Гонконге, и в Новой Гвинее, и в России с Литвой, на то они и стандарты. Только где-то они впору, а где-то клиентов приходится до этих стандартов за уши тянуть, а процесс сей небезболезненный…