Тихие игры - [2]

- Отчего же… Верую, отец Николаус, только и других не забываю. Ибо сказано: воздавай богу богово, кесарю кесарево, дьяволу дьяволово, а мне мое отдай, и не греши.

- Ну, Витко! – мельник от восторга головой замотал. – Кабы не колдун, какой бы проповедник вышел, христовы гвозди! Налей-ка святому отцу по этому случаю, да и меня не забудь.

Сколько Ката помнит, эти двое – патер и рыжий вороватый мельник - всегда любили у татки посидеть, языки почесать, а не в корчме на другом конце деревни. Мельник по первости пытался как-то татку надуть – по привычке, он без этого не может. Потом, поняв, кого обманывает, испугался, с бочонком пива прибежал… С тех пор зачастил. А патер Николаус вознамерился было изгнать дьявола, наставить на путь истинный и окрестить колдуна – да только выяснилось, что окаянный колдун в святом писании не хуже него разбирается, да и наливка у него добрая, в корчме такой нет… После третьей кружки кончались душеспасительные беседы тем, что сам патер начинал запутываться и сомневаться. Но ходить к колдуну не перестал – очень уж ему наливка полюбилась, да и сам колдун полюбился.

- Во многой мудрости, Витко, многие печали, а мудрость не от господа – сие дьявольский соблазн…

- Соблазн соблазном, но живому псу, отец Николаус, лучше, нежели мертвому льву, а живому колдуну – нежели мертвому священнику.

- Ну, я пока, хвала Иисусу, живой священник.

- А хочешь и дальше живым оставаться, готовься к набату. Мечиславовы дружинники – им все равно, в штанах ты или в рясе.

- А, в Богородицу и святого Иосифа их! Опять прятаться, что ли? Так ведь что не унесут, то пожгут…

- Да их всего человек двадцать будет. Поднимай людей, пока время есть.

- Двадцать не двадцать, а в железе все… Ладно, Харек Толстый еще у старого князя в дружинниках ходил, Радимов средний не только по железу стучал, знает, как копье держат… Еще с хуторов подтянутся… А ты-то что?

- Увидим.

- Увидим… Людей будить надо, по хуторам слать. Опять, скажут, напился Лешко…

- Скажи, Витко-колдун сказал.

- Эх… Может, уж в леса, ну их?

- Твое дело. Я предупредил.

- Предупредил он, господни ребра… – мельник грузно поднялся, пропал в темноте. Наконец-то! Ката размяла затекшие ноги. Полночь ведь уже скоро! Белянчик-то еще ладно, обидится, конечно, но дождется, а вот Юркая Тень подождет-подождет, да и один куда-нибудь удирает, а потом вернется, и такого понарасскажет – неделю завидуешь…

Наконец ушел, пропустив напоследок кружечку, и патер, дверь дома скрипнула – татка спать отправился. Он не запираеет никогда – кто ж к колдуну в самое логово полезет?.. Ох, до полуночи-то и в самом деле мало осталось, а Кате еще на другой конец деревни зайти, за Янкой-байстрюком… Еще и татка мельника переполошил со своим Мечиславом, тот всю деревню сейчас поднимет, задами пробираться придется, да еще мимо дома тетки Грипы, ведьмы липовой. Она, эта Грипа, вредная, как старуха, хоть и лет ей меньше, чем татке… Сама румяная, личико круглое, и вся она какая-то кругленькая, голосок ласковый, сладенький – а все равно вредная. Подлая. Чужих коров она по ночам выдаивает. Как-то, весной еще, Кату встретила, давай охать-ахать, жалеть: “Ох, сиротинушка, ах, неприкаянная…” – а потом вдруг: “Не хочешь ко мне в науку?”… Тоже, хитрая какая! Всей науки-то у нее – травки-корешки собирать, узелки завязывать, да солому на свечке жечь. Ката еще пешком под стол ходила, а уже все это знала… Тогда она сказала только: “А я не сирота, я с таткой живу” – и посмотрела на Грипу, а смотреть – это она умеет. Ох, тетка Грипа перепугалась – весь румянец сошел… Смех: ведьма, а чуть не перекрестилась. С тех пор, как Кату встретит – губы подожмет, бормочет под нос: “Вражья сила, семя сатанинское”. Бормочет, а сама боится, рукой-то обережные знаки так и пишет… С ней бы встретиться не хотелось, это да. А вот как приспичит ей сегодня за своими травками-корешками?.. Да нет, до того, как луна в силу войдет, еще четыре дня, а Грипа дура дурой, но это уж знает…

Ката отодвинула заранее отодранную доску, повисла на руках, соскользнула в холодную от росы траву, подвернула подол, чтоб не замочить. Тоже, Грипы бояться! Не маленькая уже, зимой одиннадцать стукнет…

А у Грипы вон огонек сквозь ставни видно. Опять чьих-то коров выдаивает. Сквасить бы ей молоко как-нибудь… Так ведь сразу поймет, чьих рук дело… А тут старый Чок живет со всей большущей семьей. Внучка у него, Елька рыжая – дурочка, пауков боится до визгу. Дурочка. Не знает, что пауки счастье приносят. Не всем, правда… Дальше – бондарь, у него на дворе Хват, злющий кобелина. Кату он, конечно, не тронет – не родился еще такой зверь, чтоб ее тронуть, - а вот на Янку может и лай поднять…

Хват, помахивая хвостом, ткнулся мордой в колено. Ката, тихонько напевая без слов – тут и слов-то не надо, - провела ладонью по собачьей лобастой башке. Пусть спит Хват, свои собачьи сны смотрит. Интересно, что ему сниться может?

Хата Марыськи – Янкиной матери – на отшибе стоит, и собаки нет. Когда же Марыська что-то делать успевает? Целыми же днями перед распятием колени протирает… Сама черная, сухая, глаза жгучие, на Янку не похожа совсем… Интересно, а кто его отец? Одни говорят – дружинник старого князя, другие – бродяга с клюкой, из сказителей… А Янка-то в последний момент не забоится? Если сегодня в доме спит, это ж сколько времени зря пропало! Ну, тогда завтра Ката ему покажет… Договорились ведь!..