Тихая тень - [11]
С Фрая, Пелевина, Слаповского и ранней Хаецкой (имеется в виду повесть «Монристы», а «Мракобес» уже совсем не то, такая грохочущая однозначность в этом романе!) начинается мегаполисная проза. А прежняя «городская проза» на них заканчивается. Чем более безобиден и пушист автор, чем более безобиден, беспомощен и пушист его главный герой, тем выше градус «мегаполисности» – если, конечно, никто не испугался такого длинного и громыхающего слова.
Вывод окончательный такой: то, что написал И.Я.Кричевский будет интересно для людей его возраста и умственных наклонностей. А для многих других, особенно молодых людей, которые пишут, получилась всего лишь внятная назойливая агрессия. Я готов сказать: «Я очень уважаю этого специалиста», – и чувствую, что не лгу вроде бы. Но другое мое ощущение будет не таким приятным для него. Его текст напоминает неожиданный комбайн «Дон-1500» в вашей спальне.
Еще раз прошу простить меня всех тех, кого я невольно напряг».
И я подписался. Мое имя многим нравится и тексты тоже. Веселящее чувство.
Час или около того лежу и отмокаю. Ощущение комфортной усталости. Длится, длится ощущение комфортной усталости. Я дописал. Длится ощущение комфортной усталости.
В дверь поскреблись. Лида негромко выстукивает условный код. Сегодня у меня пушистый день: я закончил текст и ко мне пришла Лида.
Мы встречаемся часто. Лида бывает у меня примерно раз в декаду. Первый раз… чудесно. Это было чудесно. За несколько часов мы сумели ни разу не царапнуть друг друга, ни разу не попытаться подглядеть: что там, за щитами у партнера. Пустотник ушел, мы сидели друг напротив друга в полутьме и молчали. Молчали столь долго и столь очевидно, что я осмелился взглянуть ей в лицо. Конечно же, в сумерках все кошки серы. Но убежище и вся сумеречная среда внутри него столь сильно прижились ко мне, что превратились в своего рода внешнюю оболочку моего тела; так вот, я не умею различать цвета в полутьме, но это означает лишь одно: я не умею различать их глазами; бесплотным и безымянным органом, рассеянным по всей внешней оболочке, я уловил с пугающей отчетливостью – Лида красна как майская роза от мучительного желания и страха. А я? Я никогда не испытываю сильного желания по отношению к женщине, пока не дотронусь до ее тела. И тогда не испытывал. Притом, конечно, я боялся не меньше ее. Но какова ситуация! Что за чудо чудесное. Она сидит рядом, такая тихая, милая, спокойная, никакой тебе язвительности или злобности, никакого тебе кокетства и любопытства. Океаны восхищения и желания. И – рядом, в метре от меня.
Все-таки я не решался. Как неудобно, тесно и рискованно – что-то начинать. Как трудно и… громко. Это всегда – отчетливая фиксация между одним состоянием и другим, а я так не люблю отчетливые фиксации… Благо, когда явь неотличима от сна. Она, конечно, тоже не любит отчетливые фиксации.
Мы изредка перебрасывались короткими и малоосмысленными фразами. В течение трех часов. Потом исчерпалось буквально все. Она с извинениями встала, направилась к двери. Я тоже встал, чтобы ее проводить. А в убежище узко, тесно, не развернуться. Крохотная комнатушечка, удивляюсь, как мы тут помещались вчетвером с пустотником и моей кроватью! Ну вот, мы и не развернулись. То есть я начал отклоняться с лидиного пути, но со своей обычной неуклюжестью запутался в ножках табуретки. Тогда было лето, девушки обнажали плечи (фигуру ее, форму грудей, ног, даже лицо иногда не могу вспомнить – все расплывается, а такую мелочь как обнаженное плечо память услужливо сохранила). Да и я сидел в рубашке с коротким рукавом…
Мы соприкоснулись кожей, тем ее участком, который покрывает руки от локтя до обреза короткого рукава на рубашке или футболке. Мы застыли. Если бы один из нас качнулся в сторону, если бы взаимное касание исчезло, ничего бы не произошло. Но нет, мы постояли немного, стараясь сохранить такое чудо. Потом придвинулись плотнее друг к другу. Мы не могли повернуться лицом к лицу: пришлось бы раздвинуть наши плечи – ее левое и мое правое, а мы все еще опасались потерять наш шанс. Тогда она подалась назад и сделала полуоборот. Расстояние между ее спиной и моей грудью сократилось до нуля. Затем стремительно набрало отрицательные величины. Я ее все-таки обнял. Это была чуть-чуть избыточная активность, но после того, как мы перешагнули столько непреодолимых барьеров, осталось вот именно чуть-чуть… Думаю, нетрудно меня понять. Ради всего мягкого, извините меня за откровенность описания.
До самого конца она оставалась в своей тонкой маечке, белой, длинной, с какой-то бессмысленно громкой латиницей на груди и на спине. Лида… необыкновенно кротка. Те несколько часов мы провели в удивительном равновесии. Мы берегли покой друг друга и сберегли его. Прошло не так уж мало времени с тех пор, но мы не утратили осторожность. Наверное, не испытав такого, трудно понять, сколько осторожности, нежности и тонкости должно содержаться в объятиях хрустальных замков, иначе… полетят осколки.
Мы всегда занимаемся любовью молча.
Сегодня она, как всегда, села за стол и получила традиционную порцию крепкого чая. Мы молчали. Мы очень мало разговариваем. С каждым разом беседа становится все менее и менее необходимой. Но чай нужен всегда. Мы раз за разом расстаемся как навсегда, полностью освобождаясь друг от друга – так, чтобы не возникало соблазна позвонить, встретиться… В определенные дни и часы я обязательно здесь, в убежище: придет она или нет, я на месте, не застать меня невозможно. Разве, что-нибудь форс-мажорное. Зато и при встрече мы начинаем почти с самого начало, почти все заново. Ей нужно присидеться к чужой территории. Привыкнуть к моему присутствию. Утвердиться в мысль: самая тесная коммуникация по-прежнему возможна между нами. Она сидит, медленно-медленно пьет чай, восстанавливает незримые связи со мной и моим убежищем. Потом она принимается читать стихи. Она пишет очень плохие минималистские стихи. Или просто до такой степени невнятные, что даже я крайне редко совпадаю с Лидой, пытаясь реконструировать чувствование этого набора букв. В сущности, минимализм – такая слабоосмысленная поэзия, что самая нелепая околесица способна превратиться в гениальный шедевр, попади она в растусованный сборник, а потом благожелательному критику на перо. Возможно, я брякнул громкость, – когда заявил: плохие стихи… Конечно, я отыскиваю теплые слова для нее. Стараюсь не лгать. В сущности, довольно простая задача: самую малость хорошего можно отыскать даже в полном бреде. Да и что – бред? Бред, быть может, совсем не так плох, просто реальность кажет собственную изнанку… Лучше сказать: самую малость хорошего можно отыскать в любом тексте. Если ей не хочется читать стихи, я рассказываю какую-нибудь свою особенно заковыристую идею… и слышу от нее теплые слова. Смысл ее декламации или моего плетения словес далек от тривиального обмена информацией; мы размываем грань между чаем и раздеванием. Когда монотонная речь растворяет между нами еще несколько барьеров, один из нас говорит…
В Московской Зоне появилось неизвестное существо – сверхбыстрое, сверхсильное и смертельно опасное. То ли человек, то ли мутант – информация отсутствует. Известно только, что оно легко убивает опытных сталкеров, а само практически неуязвимо. И именно с этим монстром придется столкнуться проводнику научных групп военсталкеру Тиму и его друзьям – всего лишь слабым людям…
В судьбе России второй половины XV—XVII столетий смешаны в равных пропорциях земля и небо, высокое и низкое, чертеж ученого дьяка, точно передающий линии рек, озер, лесов в недавно разведанных землях и житие святого инока, первым поселившегося там. Глядя на карту, нетрудно убедиться, что еще в середине XV века Московская Русь была небольшой, бедной, редко заселенной страной. Но к началу XVI века из нее выросла великая держава, а на рубеже XVI и XVII столетий она превратилась в государство-гигант. Именно географическая среда коренной «европейской» Руси способствовала тому, что в XVI—XVII веках чрезвычайно быстро были колонизированы Русский Север, Урал и Сибирь.
Во времена Ивана Грозного над Россией нависла гибельная опасность татарского вторжения. Крымский хан долго готовил большое нашествие, собирая союзников по всей Великой Степи. Русским полкам предстояло выйти навстречу врагу и встать насмерть, как во времена битвы на поле Куликовом.
Многим хотелось бы переделать историю своей страны. Может быть, тогда и настоящее было бы более уютным, более благоустроенным. Но лишь нескольким энтузиастам выпадает шанс попробовать трудный хлеб хроноинвэйдоров – диверсантов, забрасываемых в иные эпохи. Один из них попадает в самое пекло гражданской войны и пытается переломить ее ход, обеспечив победу Белому делу. Однако, став бойцом корниловской пехоты, отведав ужаса и правды того времени, он все чаще задумывается: не правильнее ли вернуться и переделать настоящее?
Молодой сталкер Тим впервые в Зоне. И не удивительно, что его стремятся использовать как отмычку циничные проходимцы. Но удача новичка и помощь таинственного сталкера-ветерана помогают Тиму выйти невредимым из смертельной передряги. Итак, Тим жив, но вокруг него — наводненная опасными мутантами Зона, Зона-людоед, Зона-поганка… Сможет ли Тим выжить? Сумеет ли выполнить важную миссию в составе группы эскорта?
Федор Иванович занимает особое место в ряду русских монархов. Дело не только в том, что он последний представитель династии, правившей Россией более семи столетий. Загадка царя Федора не давала покоя ни его современникам, ни позднейшим историкам. Одни видели в нем слабоумного дурачка, не способного к управлению страной. Для других (и автор книги относится к их числу) царь Федор Иванович — прежде всего святой, канонизированный Русской церковью, а его внешняя отгороженность от власти — свидетельство непрестанного духовного служения России.
…Европа 1937. Герцог Виндзорский планирует визит в Германию. В Рейхе назревает конфликт между Гиммлером и высшими чинами Вермахта. Отельный воришка Хорст Локенштейн по прозвищу Локи надеется вытащить бриллианты из сейфа, но ему делают предложение, от которого нельзя отказаться. Надеешься выжить – представь, что ты король. Леди Палладии Сомерсет осталось жить не больше года, ей надо успеть многое. Главное – выполнить поручение дядюшки Винни. Без остановок, без пощады, без раскаяния. Как подобает солдату Его Величества. Британский лев на охоте, смертоносные снаряды в подвале, пуля в затылок.
…Европа 1937 год. Муссолини мечтает о Великой Латинской Империи. Рейх продолжает сотрудничать с государством Клеменцией и осваивает новые технологии. Диверсант Николас Таубе очень любит летать, а еще мечтает отомстить за отца, репрессированного красного командира. Он лучший из лучших, и ему намекают, что такой шанс скоро представится. Следующая командировка – в Россию. Сценарист Алессандро Скалетта ди Руффо отправляется в ссылку в Матеру. Ему предстоит освоиться в пещерном городе, где еще живы старинные традиции, предрассудки и призраки, и завершить начатый сценарий. Двое танцуют танго под облаками, шелестят шаги женщины в белом, отступать поздно.
…Европа, 1937 год. Война в Испании затихла, но напряжение нарастает, грозя взрывом в Трансильвании. В Берлине клеймят художников-дегенератов, а в небе парит Ночной Орел, за которым безуспешно охотятся все спецслужбы Рейха. Король и Шут, баварцы-эмигранты, под чужими именами пробираются на Родину, чтобы противостоять нацистскому режиму. Вся их армия – два человека. Никто им не поможет. Матильда Шапталь, художница и эксперт, возглавляет экспедицию, чтобы отобрать лучшие картины французских экспрессионистов и организовать свою выставку в пику нацистам.
История о приключениях непостижимой Эллис Тайнотт, прибывшей из далекого космоса на Старую Землю и узнавшей о ней гораздо больше, чем она могла ожидать.
Оксфордский словарь не в состоянии вместить всех слов, которые использовал, воспевая женскую красоту, один только Шекспир. Приняв во внимание вклады и менее авторитетных бардов, мы столкнемся с вовсе неисчислимым множеством. Но как глубоко простирается эта красота? И как объять ее? Маэстро научной фантастики Джек Вэнс припас для нас ответ, который заставит взглянуть на данную материю под неожиданно новым углом зрения.