Тигровый перевал - [2]

   -- Не спеши, Волчок! Вот, ешь, -- подал Иван собаке еще ломоть. - Надо же, как дошёл, бедолага. В чём только душа держится. Как ты забрёл сюда? А, Волчок?

   Насытившись, пёс подошёл к Ивану, лизнул ему руку, приветливо вильнул хвостом.

   -- Что, узнал, да? -- ласково потрепал пса Иван. -- Отменный был пес. Наверно, отстал от хозяина и бродит беспризорно по чужой деревне.

   Присмотревшись, я понял: у собаки не доставало передних зубов, а искривленная нижняя челюсть не совмещалась с верхней.

   -- Завезём Волчка к пчеловоду Голодяеву. Это его собака, -- обратился ко мне Гончарук. -- Небось, обрадуется. Правда, круг придётся сделать. Заодно мёдом побалуемся. Много нынче он мёду взял, найдет и нас чем угостить.

   Волчка мы кое-как впихнули на кучу мешков, и немало взволнованные жалким видом собаки, продолжали путь.

   -- Со Степаном Голодяевым белковали прошлую зиму вместе, -- начал рассказывать Иван, ловко объезжая на дороге промоины от дождя, камни, толстые сучья, сбитые ветром с нависших над нами кедров. - Пчеловод он и заядлый охотник-любитель. Уж не знаю, остался бы Степан жив-здоров, Волчок выручил.

   Егерь, не оборачиваясь, протянул руку назад, нашёл голову собаки, потрепал за шею.

   -- Степан тогда новую лайку приобрёл. Чистокровную. Все хвалился. С ней, говорит, хоть куда. Не то, что на белку -- на кабана пойдёт! А этого беспородного всё на цепи держал. В лес не хотел брать. Дурным считал.

   Волчок, слыша, как в разговоре Иван упоминал его имя, навострял уши, преданно вскидывал глаза на егеря.

   -- Собрались мы по первому снежку белковать. Лайку с собой взяли, -- продолжал Иван. -- Ружья, понятно, дробью зарядили. Было у меня в подсумке несколько патронов с пулями на всякий случай. Тайга все-таки! Да кабы знать, где упасть! В горячке и не вспомнил о них.

   Идем, стало быть, распадком, километра три от Еловки ушли. Вдруг, глядь, Волчок догоняет нас. Язык высунул от бега. Без ошейника. Оборвал или стащил с головы. И рад-радёшенек, что вырвался на свободу. То возле нас прыгает, лает, то, как угорелый, по кустам носится.

   Не понравилась Степану его беготня. Чуть не пристрелил со зла, да я удержал. Пусть, говорю, порезвится. А Степан сердится, не унимается. "Он, -- кричит, -- нам всю обедню испортит".

   А Волчок туда-сюда, рябчика поднял на выстрел, белку посадил, облаял.

   Советую Степану: ты, мол, иди со своей знаменитой лайкой, а я с неучем пройдусь. Куда же его теперь девать, неслуха?!

   В полдень сошлись, как и условились, в Медвежьем ключе. У того места, где, помнишь, соль изюбрам сыпали? Посчитали трофеи. Я троих рябчиков сшиб с помощью Волчка, а белок больше десятка добыл. А Степану и показать нечего: одну белку подстрелил, да и ту лайка истрепала, бесхвостую ему отдала. Сидим, значит, молча обедаем. Вокруг посматриваем: не промелькнёт ли где белка. Тут Волчок и кинься к толстому заломышу -- кедру. Схватил Степан ружье, побежал. Вертится он вокруг ствола, никак белку увидеть не может, а Волчок весь из себя выходит, заливается до хрипоты. Я даже подумал: "Что-то больно рьяно лает". Степану бы поглядеть на заломыш, весь ободранный медвежьими когтями, да где там в азарте? Решил, что где-то за сучком притаилась белка, и вздумал шугнуть её. Стукнул несколько раз валежиной по стволу, а оттуда как посыплется труха. Пыль столбом, дикий рёв, и снежный вихрь! Пока я сообразил, что к чему, крепко помял Стёпу медведь. В дупле, в заломыше сидел. Берлогу там себе устроил. Бегу я ближе, а с перепугу не знаю, что делать. Понимаю -- стрелять надо. Да дробью по медведю все равно, что по стене горохом. А про пули и догадаться не могу. Сколько раз ходил на медведя -- страху не испытывал. Может, потому, что зверь на меня шел, а здесь он товарища терзает. Оторопь взяла, не соображу никак, чем помочь. Не оттаскивать же его руками! Стою, что-то ору, а в снегу сплошной клубок: не поймешь, где медведь, где Степан, где собака? Как стрелять, хоть бы дробью? В человека угодишь. Лайка-та, я успел заметить, сразу в чащу с визгом сиганула. А Волчок повис на медведе, рвёт сзади за штаны, отвлекает на себя. Это рассказывать долго. А всё длилось какие-нибудь секунды. Рявкнул мишка и ходу, напрямки, через бурелом. Я для острастки выпалил по нему вдогонку и к Степану: жив ли? Смотрю, вскочил, ружьё своё, затоптанное в снег, ищет. Руки, лицо изодраны, куртка суконная распорота на боку. Ну, думаю, отделался ты, братец, легким испугом. Неизвестно, чем бы всё кончилось, не вцепись Волчок в медведя. Гималайский был, с белым галстучком на груди. Такой, сам знаешь, злее бурого.

   -- Волчок тогда, видимо, и пострадал? -- нетерпеливо перебил я Гончарука.

   -- На него в первую минуту не обратили внимания. Потом вижу: снег покраснел и вся морда собаки в крови. Как мотнул медведь лапой, так и снёс ей когтями зубы. Не надеялись, что выживет. Ан нет, выправился. Такая история вышла...

   Мы остановились у тесовых ворот большого деревянного дома, крытого железом. Разминая затекшие ноги, с одобрением наблюдал я, как егерь бережно вытащил собаку, спустил на землю.