Тигр Железного моря - [24]

— Еще пара сотен найдется? — спросил Энни. — Надо починить мотор моей шхуны.

— Ну ты и подлец! — сказала Юмми.

Чуть позже она протянула Энни пачку старых банкнот.

Глава 3 «Морской флюгер»

На следующее утро Энни бодро выскользнул из-под аппетитной Юмми, которая спала, распластавшись, как щенок, на его груди. Он удержался от соблазна разбудить ее. У Энни были дела, и двести долларов предназначались для их исполнения. Он не сомневался, что, пока томился в тюрьме, его друг — Барни Гудзон — отремонтировал корабль. Такой моряк, как Энни, не мыслил себя без корабля, и сейчас, после Юмми, он чувствовал, что корабль необходим позарез.

«Господи, каких-нибудь сто ярдов», — пробормотал Энни, завидев свой корабль, и его охватило возбуждение, сравнимое только с чувством, которое он испытывал к Юмми.

«Морской флюгер» — двухмачтовая шхуна, девяносто два фута длиной, двадцать четыре шириной была построена в Глостере, штат Массачусетс, в 1892 году. Возможно, существовали корабли и более быстрые, и более красивые, но они принадлежали не Энни Долтри. «Морской флюгер» он выиграл в карты в Портленде, штат Орегон. Тогда корабль только что, обогнув мыс Горн, возвращался (в 1897-м) с Клондайка.

Тем не менее, когда Энни подошел к «Морскому флюгеру» поближе, у него неприятно засосало под ложечкой. По виду шхуны он понял, что за шесть месяцев она провела в море не более десяти дней. «Морской флюгер» будто окутывала печаль. Казалось, что с его безвольно застывших мачт свисал траурный саван. Краска на корпусе потрескалась, палубу ни разу не смазывали мастикой, паруса походили на лохмотья.

— А что с мотором? — застонал Энни. — Ведь мотор — сердце корабля.

— Да ни черта с этой чертовой механикой не случилось, — попытался успокоить его Барни.

Бернардо Патрик Гудзон был высоким чернокожим парнем из Тупело, вырос он на реке Миссисипи. Потом в Новом Орлеане попал в неприятную историю и вынужден был пуститься в бега. Энни подобрал его на Соломоновых островах, совершенно больного, исхудалого. Возможно, ему и было сорок, как он утверждал, хотя выглядел он значительно старше.

Долтри взял его матросом. Как истинный сукин сын, Энни неустанно повторял, что взял его из чистого сострадания. Но главная причина такого «сострадания» заключалась в том, что Барни умел настраивать пианино, да еще и играть на нем.

Сейчас они стояли на борту «Морского флюгера». Шхуна была на якоре в северной гавани Яуматей, надежном убежище от тайфунов, — новом сооружении, рукотворной гавани с высокими мощными волнорезами из гонконгского гранита, установленными вдоль всего берега. Гавань кишела джонками всех мастей. Одна такая джонка кормила целую семью, а иногда и две, и три — по сути, клан. Убежище от тайфунов успело превратиться в маленькую густонаселенную деревушку, только вместо домов здесь были джонки, несколько старых лодок (торговых суденышек португальского типа с китайской оснасткой и грубыми парусами) и совсем немного западных парусных судов. Суда с паровыми двигателями не любили швартоваться в Яуматей. Это место облюбовали только хозяева джонок, рыбаки да еще такие оригиналы, как Энни Долтри. Ведь у него попросту не было денег, чтобы швартоваться в Ванчае.

Небо разъяснилось, выпустив на свободу медный диск солнца. Черная туча исчезла. Было тепло и, как всегда, чрезмерно влажно, о чем свидетельствовал полупрозрачный, насыщенный влагой туман.

Барни был по пояс голый, и его иссиня-черное тело блестело на солнце. Худоба делала его похожим на каркас из тонкой проволоки.

Энни сидел на гакаборте и осматривал свою шхуну, бывшую ему и отцом и матерью. Она имела весьма невзрачный вид. Вдыхая ее запахи, Энни был мрачен как черт.

— Мать твою, — прошипел он в сторону Барни. — Ты хотя бы в чистоте ее держал.

Барни засмеялся. В руках у него был молоток, и он колотил им по консервной банке, превращая ее в металлическую лепешку. За утро это была двадцатая по счету банка, но он не собирался прекращать свое занятие. Его дребезжащий смех звучал в унисон с ударами молотка.

— Да ладно, Энни, моя мамаша и мой капитан. Бог милостив! Ты, кэп, мне даже вшивой открытки не прислал.

Удерживая банку плоскогубцами, Барни треснул по ней кулаком. На ближайшей джонке, из конца в конец которой тянулись веревки с сушеной рыбой, ребятишки танка как завороженные наблюдали за тем, что происходит на борту у белых.

— А ты, сукин сын, что, не мог меня навестить?!

Барни засмеялся и продолжил колотить по банке. У него в запасе был их целый мешок. Струйки пота стекали у него со лба, просачивались сквозь седые бакенбарды и собирались лужицами в глубоких ключичных впадинах. Все его тело казалось иссушенным вечно дующими ветрами и палящим солнцем на просторах бескрайнего океана.

Энни провел пальцем по нактоузу, затем посмотрел на палец, как это делает горничная, проверяя, нет ли пыли на буфете. Он направился к двери салона, спустился по ступенькам вниз и заглянул внутрь. Втянул носом воздух. Вошел. Вот он, его дом. Карта на столе, любимое кресло, секстант, койка, почтовые открытки с разными видами, фотографии его детей. Пианино.

— Что, Барни, опиум перевозишь?