Тигр, светло горящий - [37]

— свою любимую непристойную песню. Магги прислушалась, но никакой музыки не уловила.

Она бы вернулась домой, но только так, чтобы тихонько войти и посидеть со своей семьей без всяких разборок и извинений с ее стороны. И уж конечно без побоев — а она не сомневалась, что без них не обойдется. И чтобы завтра утром не отправляться на всю жизнь к канатчику. Этого она не допустит, а потому ей приходилось стоять и смотреть издалека.

Взгляд ее упал на стену в конце сада Блейков слева от нее. Она прикинула, какая может быть высота у стены и что находится за ней, а еще — хочется ей или нет перебираться на другую сторону.

Неподалеку стояла тачка, которой одна из племянниц Астлея пользовалась в огороде. Магги оглянулась. Сейчас двор был пуст, хотя внутри Геркулес-холла и происходило какое-то движение — слуги готовили для своего хозяина поздний ужин. Девочка помедлила, а потом, пригибаясь, добежала до тачки и подкатила ее к концу стены, морщась от скрипа, производимого колесом. Убедившись, что никто ее не видит, она залезла в тачку, ухватилась за вершину стены, подтянулась и спрыгнула в темноту.

Июнь 1792 IV

Глава первая

Для Анны и Мейси сидеть в саду и мастерить пуговицы было настоящим подарком. Мисс Пелхам днем ранее отправилась к друзьям в Хэмпстед, взяв с собой и горничную. Она собиралась пробыть там неделю — подышать воздухом, потому что в Ламбете стояла необычная жара, а в горах к северу от Лондона должно было быть прохладнее. В ее отсутствие женская половина семейства Келлавеев позволила себе погреться на солнышке в пустом саду. Они вынесли из дома стулья и сидели рядом с белой сиренью в окружении гвоздик.

Сирень была любимым цветком Мейси. Ей так хотелось вдыхать аромат этих гроздей, но она могла только наслаждаться их видом из окон — белые лепестки тогда только-только начинали раскрываться. Каждый раз, направляясь в уборную, она подумывала — не метнуться ли ей через дорожку, чтобы зарыться лицом в эти цветы, а потом, прежде чем мисс Пелхам увидит ее, броситься прочь. Но ее домохозяйка, казалось, не отходила от окна или сама все время торчала в саду, расхаживая по дорожке со своей чашкой говяжьего бульона, а потому Мейси так ни разу и не отважилась на это. Но вот теперь она могла сидеть рядом с кустом хоть все утро и вдыхать этот запах — надышаться, чтобы хватило до следующего года.

Мейси откинулась на спинку стула и, вздохнув, потянула шею, наклонила голову в одну, в другую сторону.

— Что такое? — спросила мать, продолжая работать над пуговицей — бландфордским колесом.^[37] — Уже устала? Да мы еще не начали. Ты и сделала-то всего две.

— Дело не в этом. Ты же знаешь, я люблю делать пуговицы.

Мейси и в самом деле как-то раз за один день сделала пятьдесят четыре бландфордских колеса, установив рекорд Пидл-Вэлли, хотя было известно, что какая-то девица, жившая на востоке в Уайтчерче, за день сделала целый гросс^[38] пуговиц. Об этом нередко напоминал женщинам мистер Кейс, агент по закупкам, раз в месяц приезжавший в Пидлтрентхайд. Мейси была уверена, что эта девица делала более простые пуговицы, на которые уходило меньше времени: пустышки, птичьи глаза, дорсетские кресты, — которые по сложности не шли ни в какое сравнение с бландфордскими колесами.

— Просто я… я скучаю по нашей сирени у дома.

Мать помолчала несколько мгновений, рассматривая готовую пуговицу и ногтем разравнивая ряды нитей. Довольная, Анна положила пуговку себе на колени рядом с другими готовыми. Потом взяла новое металлическое колечко и начала наматывать на него нить. И только тогда она ответила на замечание Мейси.

— Сирень здесь пахнет ничуть не хуже, разве нет?

— Нет. Здесь она меньше. И не такая густая. И запах у нее другой. И потом, она вся пыльная.

— Куст, может, и другой, но цветки пахнут так же.

— Нет, не так же, — не уступала Мейси.

Анна не стала спорить. Хотя она благодаря регулярным посещениям цирка попривыкла к их новой жизни в Лондоне, но прекрасно понимала, о чем говорит дочь.

— Интересно, Лиззи Миллер уже собрала бузину? — спросила Анна, меняя тему. — Здесь я еще бузины не видела. Не знаю, она тут зреет раньше, чем в Дорсетшире, или позднее. Надеюсь, Сэм покажет ей, где она раньше всего вызревает — на тропинке Дохлой кошки.

— Что — рядом с вершиной?

— Да. — Анна Келлавей помолчала, вспоминая это место. — Твой отец, когда был молодой, вырезал мне свистульку из этого дерева.

— Ой, как здорово! Но у тебя, наверное, ее уже нет, ма. Что-то я не видела у тебя никакой свистульки.

— Я ее довольно скоро потеряла. В зарослях орешника неподалеку от Нетлком-таут.

— Вот трагедия! — воскликнула девочка.

Мейси в последнее время стала более чувствительной к взаимоотношениям между парочками. Она наполняла эти отношения таким эмоциональным содержанием, которое было недоступно Анне, как она сама себе в том признавалась.

Анна скосила взгляд на дочь.

— Ну, никакой особой трагедии не было.

Она бы ни за что не сказала об этом Мейси, но свистульку она потеряла, когда возилась с Келлавеем — «сохраняла свою честь до брачной постели», как выразился Томас. Теперь, по прошествии стольких лет, трудно было представить, что они занимались такими глупостями. Хотя она и знала, что все еще любит мужа, но чувствовала себя старой и охладевшей.