Тигана - [3]

В городе Астибаре никто особенно не удивился, когда пришло это известие, как не удивился и вести о кончине герцога. Гнев ссыльного Сандре, направленный против Триады и ее жрецов в последние восемнадцать лет жизни, ни для кого не был тайной. А отсутствие благочестия всегда было свойственно Сандре д'Астибару, даже во времена его правления.

Накануне Праздника Виноградной Лозы в городе было полно народу из прилегающей дистрады и дальних земель. В переполненных тавернах и кавницах люди, которые никогда не видели его лица и которые некогда побледнели бы от вполне оправданного страха, если бы их вызвали ко двору герцога в Астибаре, обменивались правдивыми и лживыми историям о нем, словно шерстью и пряностями.

Всю свою жизнь герцог Сандре был предметом слухов и домыслов на всем полуострове, который называли Ладонью, и его смерть не изменила этого факта, несмотря на то что восемнадцать лет назад Альберико из Барбадиора явился со своей армией из заокеанской Империи и сослал Сандре в дистраду.

Возможно, потому, что всегда был осторожным и осмотрительным во всем, Альберико, который железной рукой правил четырьмя из девяти провинций и соперничал с Брандином Игратским за власть над девятой провинцией, поступил в точном соответствии с протоколом.

Около полудня того дня, когда умер герцог, из восточных ворот города выехал гонец от Альберико. Гонец нес синее с серебром траурное знамя и, никто в этом не сомневался, составленное витиевато и напыщенно послание с соболезнованиями детям и внукам Сандре, собравшимся сейчас в обширном поместье в семи милях от городских стен.

В кавнице «Паэлион», где в тот сезон собирались самые остроумные люди, с цинизмом заметили, что от тирана скорее можно было ожидать посылки не одного гонца, а целой роты собственных наемников из Барбадиора, если бы оставшиеся в живых потомки Сандре не были настолько беспомощными. Не успел стихнуть насмешливый, но осторожный, с оглядкой, ропот после этих слов, как один заезжий музыкант — а их в ту неделю съехались в Астибар десятки — предложил пари на весь свой заработок следующих трех дней, что еще до окончания праздника из Кьяры пришлют соболезнования в стихах.

— Слишком удобный случай, — объяснил неосторожный гость, сжимая в ладонях дымящуюся кружку кава, сдобренного одним из дюжины ликеров, стоящих на полках бара «Паэлиона». — Брандин не сможет упустить подобный шанс и не напомнить Альберико — и всем остальным, — что хотя они вдвоем и поделили между собой полуостров, но большая доля искусства и просвещения приходится на его западную часть, рядом с Кьярой. Попомните мои слова — а кто хочет, может побиться об заклад, — через три дня, не успеет в Астибаре умолкнуть музыка, как мы получим нескладно зарифмованные стихи тучного Доарде или какой-нибудь дурацкий акростих Камены, над которым надо поломать голову и где имя Сандре можно прочитать шесть раз туда и обратно.

Раздался смех, но опять-таки осторожный, даже накануне праздника, когда давняя традиция, которую Альберико из Барбадиора осмотрительно сохранил, позволяла большие вольности, чем в остальное время года. Несколько человек, разбирающихся в подсчетах, быстро прикинули время на плавание и опасности осеннего моря к северу от провинции Сенцио и между островами Архипелага, и пари музыканта быстро было принято и записано на грифельной доске, висящей на стене «Паэлиона» как раз для этих целей: в городе любили биться об заклад.

Но вскоре все пари и насмешливая болтовня были забыты. Некто в невероятной шляпе с кудрявым пером распахнул дверь в кавницу и громко потребовал внимания. Добившись его, он сообщил, будто только что видел, как гонец тирана вернулся в город через те же восточные ворота, из которых недавно выехал. Что этот гонец скакал значительно быстрее, чем прежде, и что всего в трех милях за ним следовала похоронная процессия герцога Сандре д'Астибара, которого, в соответствии с его последней волей, привезли для прощания на один день и одну ночь в тот город, где он некогда правил.

Реакция посетителей «Паэлиона» была мгновенной и вполне предсказуемой: мужчины начали кричать во все горло, чтобы их услышали сквозь их собственный галдеж. Шум, политика и предвкушение удовольствий праздника вызывали сильную жажду. Торговля пошла настолько бойко, что взволнованный владелец «Паэлиона» начал лить полноценные порции ликера в кав. Его жена, более флегматичная по натуре, продолжала недоливать ликер всем клиентам подряд, не делая исключений даже для любимчиков.

— Их повернут обратно! — вскричал молодой поэт Адриано, решительно стукнув своей кружкой и расплескав горячий напиток по темному дубовому столу, стоящему в самом удобном месте «Паэлиона». — Альберико никогда этого не позволит!

Послышалось одобрительное ворчание его друзей и прихлебателей, которые всегда собирались вокруг именно этого стола.

Адриано украдкой взглянул на странствующего музыканта, который заключил дерзкое пари на Брандина Игратского и его придворных поэтов с Кьяры. Этот парень с веселым видом, насмешливо выгнув брови, развалился на стуле, который некоторое время назад без зазрения совести придвинул к их столику. Адриано чувствовал себя оскорбленным этим человеком и не знал, что его обидело больше: намек музыканта на культурное превосходство Кьяры или то, что он небрежно отозвался о великом Камене ди Кьяре, которому Адриано усердно подражал в последние полгода, причем не только в стихосложении, но и в одежде, ни днем, ни ночью не снимая трехслойный плащ.