Тициан. Любовь небесная – земная - [56]

Прошло всего несколько дней после его возвращения из Падуи, и ранним утром к его дому приплыла гондола, доставившая огромного лохматого человека и картины. Пока слуги носили картины в дом, человек стоял у дверей и внимательно следил за разгрузкой. Отпустив слуг, он представился:

– Джулио Камилло Дельминио.

– Тициан Вечеллио.

Они не знали, как начать разговор. Оба любили Джорджоне, это было единственное, что их объединяло. Тициан опоздал на похороны друга, которые, впрочем, были очень скромными и поспешными, поскольку Санитарный Совет все-таки настаивал на захоронении в общей могиле. Этого удалось избежать, как и в случае с Катериной Венетой, но пришлось делать все впопыхах.

А Камилло проводил Дзордзи в его последний путь, но продолжение жизни Дзордзи, картины, он теперь передавал в руки неизвестного ему человека.

Камилло так и сказал:

– Плохо знаю тебя, Тициан, а вот привез самое дорогое.

– Я уже готов работать.

– Кхм, – кашлянул Камилло. – Ты не можешь быть готов к такому!

– Почему это? – оторопел Тициан.

– Ну вот, взгляни, – Камилло, суетясь и кряхтя, стал расставлять полотна вдоль стен зала. – Вот эти холсты прибиты на п-пэ-палки.

– На подрамники, – поправил Тициан, с изумлением рассматривая архитектора. Толстяк был косматым, одет в рясу наподобие монашеской, при этом ряса была грязной. А когда Камилло оказывался рядом, Тициан чувствовал сильный запах дыма.

– И две просто так, – Камилло, отдуваясь, расстелил еще два холста на полу. – Все. Теперь я объясню тебе, как с ними работать. П-принеси, что у тебя есть, табурет или кресло, что ли. Только покрепче. И п-питье, – сказал он тоном, который Тициану показался слишком властным, словно гость обращался к слуге.

– Я только начал готовить помещение для работы, и кухарки нет, моя погибла от чумы, – объяснил Тициан.

– Слушай, я привез тебе картины и готов объяснить, что именно тебе надо с ними сделать. Мне неинтересно про кухарку, – отрезал Камилло. – Не могу сидеть на полу, я не собака. П-принеси мне куда сесть, побыстрее.

Ошарашенный Тициан пошел на кухню за табуретом.

– Ну вот, – Камилло устроился посреди зала. – Начнем работать завтра с утра. Будем разбирать картины одну за другой. Я же п-просил попить еще!

Тициан снова побрел на кухню и принес вина. Камилло возмущенно отверг вино, потребовав воды. Тициан мечтал остаться с полотнами Дзордзи, рассмотреть их и сосредоточиться, а вместо этого ему приходилось ублажать странного гостя.

– Где ты спишь? – вдруг спросил Камилло.

– В соседнем зале, – удивился Тициан.

– Я останусь посмотреть, как п-пойдет у тебя работа. Постелишь мне прямо здесь. Кажется, я не должен пока расставаться с Дзордзи и его картинами, время не п-пришло. Вокруг них бродят разные сущности, вчера пыталась пробраться одна якобы слепая, которая п-постоянно попадается мне на пути… уж я-то ее не подпустил! И ее бесенята черные тоже слоняются вокруг мастерской. Так я п-понял, что картины из дворца Контарини пора вывозить и прятать.

Слушая сбивчивую речь толстяка, казавшуюся обычным бредом, Тициан чувствовал раздражение.

– И знаешь, что п-пришло мне в голову? – продолжал Камилло задумчиво. – Хорошо бы и тебе п-перебраться спать сюда. Чтобы ночью ты тоже мог настраиваться на искусство Дзордзи.

Ожидая Камилло, Тициан думал, что расспросит его о последних днях друга, поговорит об их совместной работе в Азоло, на которую Дзордзи намекал, когда Тициан видел его в последний раз. И что стало с Маддаленой? Знает ли Камилло, куда делся Морто да Фельтре? Но теперь Тициану хотелось одного – как можно быстрее избавиться от толстяка, вообразившего себя всезнающим и всесильным, и не слушать его бредни.

– Знаешь, что я теперь – главный художник Республики? – не сдержался Тициан и добавил, медленно произнося слова. – Три сенатора из Совета Десяти заказали мне портреты. И еще одна крупная церковь в Венеции сделала большой заказ. Фрески о деяниях святого Антония в Падуе тоже имели успех, профессора университета приходили любоваться на них. Да! И скоро их увидит сам папа Юлий.

– Почему говоришь об этом? – Камилло прищурился. – К-какое это имеет зн-значччч… отношение к делу?!

– Потому. – Тициан чувствовал, что действовать надо решительно. – Это моя мастерская. Мне ее дал Совет Десяти!

– И что? – Круглые глаза Камилло смотрели изумленно, будто он видел перед собой лунатика. – Могу ответить тебе: Honores mutant mores[3]… – насмешливо сказал Камилло. – Понятно?

– Нет.

Тициан живо представил, как толстяк проводит здесь день за днем, изводит его нотациями, издевается, разговаривая на латыни, вмешивается во все, подобно ворчливому Франческо. Он произнес решительно:

– Для работы мне нужен покой. Полное одиночество.

– Понимаю тебя, – к удивлению Тициана, Камилло ответил спокойно. – Но я знаю и чувствую такие вещи, которые наверняка пригодятся тебе в работе. Я обязан научить тебя, дать ключи. Ведь картины Дзордзи особенные.

– Все пойму сам, – повторил художник упрямо. – Пожалуйста, уходи. Я чувствую работы Джорджоне, достаточно времени провел рядом с ним и его полотнами.

– Т-ты не прав. Есть знания, которые понадобятся…