Тиберий - [38]

— Все хорошо, — наконец сказал принцепс. — Собранный вами с похвальной кропотливостью материал, отцы-сенаторы, свидетельствует о проявлении народом интереса к делам государства. А что касается качества этого интереса, то тут мы с вами сами виноваты: не доработали. Относительно себя я скажу следующее: если кто неладно обо мне отзовется, я постараюсь разъяснить ему мои слова и дела; если же он будет упорствовать, я отвечу ему взаимной неприязнью.

Он сделал паузу, давая разочарованным сенаторам время усвоить его слова, затем подытожил:

— В целом же, скажу, что в свободном государстве должны быть свободны и мысль и язык.

Зал попытался протестовать и многочисленными репликами стал призывать принцепса провести следствие хотя бы по самым вопиющим нарушениям этикета в отношении персоны правителя.

— У нас слишком мало свободного времени, чтобы ввязываться в эти бесчисленные дела, — ответил на это принцепс. — Если вы откроете эту отдушину, вам уже не придется заниматься ничем другим.

Про себя Тиберий отметил, что все нападки имеют персональный, поверхностный характер. И это его порадовало. Ведь он отобрал даже видимость власти у народа, лишив его избирательных прав, а недовольство плебса абсолютно не затрагивает устои государства, и лишь преследует ненавистью конкретного правителя. Тут сказалась деградация общественного сознания с политического масштаба до рефлексирования на уровне ярлыков.

— Но есть свидетельства прямого оскорбления наших святынь, — не сдавались упорные борцы за чистоту идеологии. — В первую очередь, памяти божественного Августа.

Тиберий насторожился. Он не хотел выглядеть неблагодарным по отношению к своему предшественнику. Кроме того, имя Августа теперь было вывеской его режима. Можно критиковать живого человека, даже правителя, если он чувствует себя достаточно сильным, но затрагивать основоположника — значит, делать подкоп под фундамент государства.

Принцепс дал слово обвинителям, и выявились следующие возмутительные факты: всадник Фаланий пригласил к исполнению культа Августа мима Кассия, имеющего телесное уродство, затем продал сад вместе со статуей божественного принцепса, а всадник Рубрий оскорбил священное имя Августа клятвопреступлением.

— Не допустимо, чтобы уродцы служили культу безупречного героя! — возмущались сенаторы с мест. — Ведь даже в авгуры не берут людей с телесными изъянами!

— Кощунство! Фаланий торганул изображение божественного Августа!

— А клятвопреступление пред памятью святого героя!

— Необходимо положить предел этому злу! Надо сурово покарать осквернителей наших святынь!

Дружно возмущаясь неблаговидным поведением упомянутых сограждан, сенаторы со страхом вспоминали, где и как стоят скульптурные изображения почившего принцепса в их собственных усадьбах, не садятся ли на них птички, не святотатствуют ли легкомысленным чириканьем воробьи на соседних деревьях.

Казалось, мнительному, самолюбивому Тиберию не миновать западни, но он вновь разочаровал Курию, лишив публику возможности стать зрителями, а то и участниками остросюжетного триллера с кровавым разгулом низменных страстей.

— Моя мать регулярно приглашает мима Кассия с его коллегами участвовать в зрелищах, посвященных памяти мужа, — заметил он. — Неужели Августа не знает, что нужно Августу? Нет, отцы-сенаторы, непотребства души надобно страшиться, а не телесных изъянов. Кто оспорит, что ветеран, испещренный ранами, полученными за Отечество, прекрасен?

Эта тирада далась Тиберию нелегко, потому что сам он ненавидел Кассия, как и всех прочих мимов вместе с их плебейскими забавами.

— А что касается продажи статуи Августа, то я не мыслю другого варианта. Она ведь ушла к новому хозяину вместе со всей усадьбой, вместе с изображениями других богов. Разве вы, продавая свои дома или виллы, разрушаете архитектурный ансамбль, изымая статуи небожителей? А если боги представлены в виде рельефа на фризе? А если статуи подпирают потолок, вы, что же, развалите весь дом? Или, может быть, вы сдираете мозаики со стен? Нельзя торговать богом в душе своей! — вот что я вам отвечу.

— Теперь, клятвопреступление, — продолжал он. — Гнуснейший порок. Рубрий запятнал им, в первую очередь, самого себя. Но он оскорбил Августа! — говорите вы. Что же, Август бог, как и Юпитер, и Марс. Мы ли им указ? Оскорбление богов — забота самих богов.

— Нет, не для того мой отец был признан небожителем, чтобы воздаваемые ему почести кто-то обращал на погибель гражданам, — подытожил Тиберий.

После этого он почувствовал, что ввиду морального истощения уже не способен к рассмотрению серьезных дел, и хотел закрыть заседание. Но сенаторам удалось втянуть принцепса в омут очередной склоки.

О чем-то важном взялся поведать высшему собранию Цепион Криспин, недавний квестор в малоазийской провинции Вифинии. Тиберий знал его лишь как низкородного, но энергичного молодого человека, сокрушающего социальные преграды плебейским напором.

Криспин возвел обвинение на своего претора Грания Марцелла. Он описал, как то водилось у римлян, дурной образ жизни наместника, сообщил о его непочтительности к богам и наконец о похабном зубоскальстве по отношению к Тиберию. Тут он, войдя в раж, дал от имени своего бывшего начальника такой гнусный портрет принцепса, о котором даже не могли помыслить ненавидевшие его сенаторы.