«ТИ-ВИ» (Рассказы о телевидении) - [21]
Леднев крутится на одной ноге, держа тело горизонтально и время от времени словно кланяясь, почти доставая лбом лед...
— Неплохо, — говорит голос, — очень неплохо! Техника у него по-прежнему прекрасная! Но что-то неуловимое ушло. Не хватает какой-то удали, какого-то озорства, что ли, которое раньше так привлекало в нем. Как-то без души он теперь катается. Ну, посмотрим оценки. Пять восемь! Пять девять! Шесть!.. Нет, так я не согласен, Бакст катался явно лучше, а оценки... Видно, судьи по инерции ставят те же оценки, что год назад... Не могут избавиться от гипноза той славы, что окружает Леднева. Пусть Станислав на меня не сердится, я его по-прежнему уважаю и люблю, но на его месте я бы не радовался такой победе. Я даже расстроился... Говорить неохота...
И действительно, минут пять он молчал.
— Да, — сказал Сергей Иванович, — некоторые считают, что комментатор должен комментировать события, которые наблюдает, и все. Без всяких отступлений. «А зачем, — отвечает им Виктор Сергеевич, — я буду говорить о том, что видно? Я понимаю свою задачу, чтобы говорить о том, чего не видно, чего без меня не знают...» — «И еще, — говорят ему, — вы должны объективно комментировать, беспристрастно, а то все такого-то спортсмена хвалят, а вы ругаете. Не годится». — «А если, — говорит Виктор Сергеевич, — он мне не нравится? Я не могу беспристрастно, извините».
Любят его зрители. Потому что — характер. Личность.
На первом этаже через толстое стекло Сергей Иванович показал мне молодую красивую женщину — диктора.
Она сидела в кресле, на нее была нацелена камера. Но она сидела свободно, откинувшись, и смотрела фильм по телевизору, который стоял сбоку от нее. Фильм был неинтересный.
— Зачем она его смотрит? — удивился я.
— Она не просто смотрит. Она ждет момента, когда ей включаться. Выходить на зрителя. А телевизор этот называется монитор.
Фильм кончился. И сразу же на камере, направленной на нее, зажглась красная лампочка.
Диктор уже сидела прямо и, улыбаясь, смотрела в объектив.
— Дорогие телезрители, — сказала она, — смотрите трансляцию концерта Ленинградского симфонического оркестра из Большого зала Государственной филармонии.
На экране монитора показался большой гулкий зал с белыми мраморными колоннами. Слышалось треньканье, короткое подвывание настраиваемых инструментов.
Люди рассаживались по креслам.
Некоторые замечали, что их показывают, улыбались, махали рукой. А она опять сидела в кресле свободно, отдыхая.
«Трудно ей, — подумал я, — говорить в эту стекляшку и представлять себе всех зрителей, к которым обращаешься».
— Диктор, — говорил Сергей Иванович, — это лицо телевидения. Он всегда должен быть опрятен. И по возможности в хорошем настроении.
— Наверно, сюда берут самых красивых.
— Да нет, — сказал Сергей Иванович, — не в красоте дело. Есть что-то поважнее красоты. Обаяние, например. Чтобы видно было, что говорит с тобой хороший и добрый человек. Ведь во многих домах диктор фактически член семьи. Я, мама, папа, бабушка, сестра и диктор. Вместе чай пьют. И такой это должен быть человек, чтобы приятно с ним было чай пить. Она знаешь сколько писем каждый месяц получает? Несколько сот. Например, одна старушка просит разрешения считать диктора своей дочерью. Или школьница спрашивает, как ей жить, чтобы стать такой же, как она. А есть и глупые письма — мне Зоя жаловалась. Например: «Сообщите, из чего сделана кофточка, в которой вы вчера выступали?» Или: «Я не советую вам носить эту прическу — она вам не идет».
Трудно быть диктором.
Пока мы ходили, коридоры уже совсем почти опустели, свет в них был притушен.
Почти все уже ушли домой.
Только сидела в своей кабинке за толстым стеклом диктор, смотрела по монитору концерт, чтобы в конце проститься со зрителями и пожелать им спокойной ночи.
Мы зашли в столовую. Там уже ничего не было, баки в плите стояли выскребенные, пустые.
Мы взяли пачку печенья и два стакана молока.
— Ну, — сказал Сергей Иванович, — старинный телевизионный тост: за тех, кто в кадре!
— За ведущего!
— За комментатора!
— За диктора!
— За тех, кто в кадре!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Мы шли по широкой улице. Вокруг было уже пусто, хотя и светло. Начались белые ночи.
Мы прошли по краю моста, трогая руками узор на перилах над широкой дымящейся водой. И вышли на Каменный остров — самое любимое мое место в городе.
Летом здесь совсем как деревня — огороды, заросли, поблескивают маленькие речушки.
И еще мне нравится, что здесь очень странные, неожиданные дома. Вот огромный дом из шершавых серых камней.
А вот дом, как в сказке: узкий, с цветными стеклами, острой железной крышей и флюгером. И все стены обвешаны плющом.
А вот деревянный дом с резными рамами — прямо обрывается в озеро.
— Ну что, — спросил Сергей Иванович, — зайдешь ко мне?
Мы вошли в этот дом, прошли по длинному скрипучему деревянному коридору. И вошли в комнату.
Комната была маленькая. В ней стояли стол, стулья, шкаф и диван в белом чехле.
На всех стенах и даже на шкафу висели голубые и розовые грамоты, в рамках и без рамок. У одной грамоты нижние кнопки отскочили, и она свернулась в трубку.
