The bad еврей - [27]

Шрифт
Интервал

Или более правы те, кто жил здесь последние полторы тысячи лет, никаких евреев в глаза не видел: лисица – видел, осел упрямый и вонючий - видел, еврей красивый и умный – нет. Не was absent. А потом они появились, начали туда-сюда бегать, затем пришел британец, который еще раньше пришел, и говорит: я ухожу, вы мне, говнюки, еще в той жизни надоели, а вместо себя оставляю вам евреев, вот теперь, засранцы, вы попляшите, понятно, да, сопли подотри, вы еще сто раз вспомните, что такое быть под Британской короной и петь про наши моря! Не захотели, теперь семь сорок будете танцевать!

То есть, я опять к сегодняшнему дню. Я понимаю тех евреев, которые говорят арабам – изыди, сатана, изыди, нам без тебя самим хорошо! И это, конечно, правда; вон прочитал на сайте родного радио «Свобода» интервью бывшего русского интеллигента Дины Рубиной (http://www.svobodanews.ru/content/article/1754699.html), которая простым русским словом, с такой интеллигентской мягкостью, с такой восхитительной и убедительной вечноженственностью доказывает, что арабы – это какое-то ничтожество, не созревшее для собственного государства, что даже смешно как-то брать их в расчет. Мало ли что сказала по этому поводу ООН, не ООН создает государства, а жизнь. А жизнь государство Израиль создала, вместе с наукой, промышленностью, культурой, с говном в шоколаде, а что создала жизнь на их арабской стороне – пшик, пшик один, палатки да буржуйки, и так уже несколько поколений.

И мне так захотелось – нет, про мокрое весло здесь не надо вспоминать, все-таки тетка в объективе, хотя Дина Рубина, по общечеловеческим меркам – милая такая, принципиальная, упертая эсесовка; именно из такого типа ариек ковали надзирательниц в Освенциме и Треблинке. Но я хотел бы, чтобы она очутилась (нет, не со мной и моим дурацким мокрым веслом с веселыми брызгами, все-таки баба) на месте той стеснительной зардевшейся красавицы-еврейки, которую Пушкин присмотрел в темной еврейской хижине, выпавшей из истории пару тысячелетий назад, прижал ненароком в зловонных сенях, между кадкой с кислой капустой и нужником, засунул по привычке палец между ног, потом зачем-то понюхал и говорит с отвращением: ты что - обоссалась, дура, ну ты хоть моешься когда-нибудь, жидовка молодая? Ведь от тебя вонь идет, будто ты три недели под себя ходила и еще чужой мочой, на солнце разогретой, клизмы делала?

Потому что Пушкин и его учитель Жуковский, вместе с Державиным, и вообще все светочи русской литературы, встречаясь с нашими замечательными евреями на переходе от феодализма к романтизму, видели, как мы уже выяснили, не людей, а дикарей таких забавных типа пони в лапсердаках. И как теперь у представителей нашего с тобой, Дина, писательского сословия поворачивается язык говорить о людях, которых попросту обокрали, как о дикарях?

И еще иронизировать: мол, а американцы что - извинились перед индейцами, а русские – перед японцами, а англичане перед индийцами, то есть: раз завоевал Израиль арабские земли, значит, земли его, а все остальные отваливай, пока целы, это я, русская интеллигентка Дина Рубина вам колыбельную пою!

Опять! Опять, блин, понесло! Я же хотел говорить об Израиле спокойно, миролюбиво, с затаенной любовью, доброжелательной симпатией, легкой икотой и мягким сочувствием; ну да – хорошие люди заболели тяжелым видом инфекционного национализма, передающегося с помощью электронных СМИ: тех, кого мы убиваем, всегда хочется считать ошибкой природы и мутации, уродом в семье, подлежащим хирургической чистке в районном абортарии. И то, что с вами точно так же обращались всего ничего полвека назад, так это же с нами, нацией гениев в области физики твердого тела и симфонической музыки, а тут какие-то кочевники - не кочевники, бедуины - не бедуины, да, вспомнил, они вообще не нация, да, да. Просто никто пока не удосужился выдумать им эту самую легенду, где все начинается от сосцов волчицы, Ромула и Рема, или Рюрика, Срулика и Втулика, потому что нации выдумывают, когда пришла пора наябывать и наработанное отбирать, а так как у них и отбирать нечего – нехай так живут, перебьются.

Ну что мне делать? Мне что на детский язык перейти и сказать: нечестно так? Несправедливо ведь. Ведь человек не виноват, что родился не Диной Рубиной или Ильей Эренбургом и даже не Романом Абрамовичем с Михаилом Фридманом и Дерипаской в придачу, а нервным горбатым арабом на одной ноге. Нам только кажется, что все предопределено, что мы родились там и только там, но никак не могли родиться там-то и там-то. Могли, и тогда бы смотрели на все с другой стороны, и у нас была бы другая правда, совсем непохожая ну ту, что мы имеем сегодня. Но мы не в состоянии смотреть на себя глазами чеченца, араба, Пушкина, Гумилева-сына, его отца и матери единоутробной, полиглота-палинезийца, усатого кришнаита, потому что мы вместо себя увидели бы таких стопроцентных мудаков, такую тупую и наглую сволочь, что хоть святых выноси или за калашников хватайся. А ведь это ты да я, да мы с тобой?

Ведь право на жизнь есть не только у евреев, которых резал Гитлер, резал, резал, давайте хоть где-нибудь договорю, а тех, кого не дорезал, кто вернулся из лагерей, встретили на пороге их добрые старые соседи, давно расположившиеся в их еврейских апартаментам, не с рушниками и хлебом-с-солью, а как только увидели, сразу закричали: уваливайте, жиды, жалко вас Гитлер, как клопов, до конца не додавил. Было? Было. Жалко евреев? Жалко.


Еще от автора Михаил Юрьевич Берг
Письмо президенту

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Вечный жид

Н. Тамарченко: "…роман Михаила Берга, будучи по всем признакам «ироническим дискурсом», одновременно рассчитан и на безусловно серьезное восприятие. Так же, как, например, серьезности проблем, обсуждавшихся в «Евгении Онегине», ничуть не препятствовало то обстоятельство, что роман о героях был у Пушкина одновременно и «романом о романе».…в романе «Вечный жид», как свидетельствуют и эпиграф из Тертуллиана, и название, в первую очередь ставится и художественно разрешается не вопрос о достоверности художественного вымысла, а вопрос о реальности Христа и его значении для человека и человечества".


Дет(ф)ектив

Этот роман, первоначально названный «Последний роман», я написал в более чем смутную для меня эпоху начала 1990-х и тогда же опубликовал в журнале «Волга».Андрей Немзер: «Опусы такого сорта выполняют чрезвычайно полезную санитарную функцию: прочищают мозги и страхуют от, казалось бы, непобедимого снобизма. Обозреватель „Сегодня“ много лет бравировал своим скептическим отношением к одному из несомненных классиков XX века. Прочитав роман, опубликованный „в волжском журнале с синей волной на обложке“ (интертекстуальность! автометаописание! моделирование контекста! ура, ура! — закричали тут швамбраны все), обозреватель понял, сколь нелепо он выглядел».


Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе

В этой книге литература исследуется как поле конкурентной борьбы, а писательские стратегии как модели игры, предлагаемой читателю с тем, чтобы он мог выиграть, повысив свой социальный статус и уровень психологической устойчивости. Выделяя период между кризисом реализма (60-е годы) и кризисом постмодернизма (90-е), в течение которого специфическим образом менялось положение литературы и ее взаимоотношения с властью, автор ставит вопрос о присвоении и перераспределении ценностей в литературе. Участие читателя в этой процедуре наделяет литературу различными видами власти; эта власть не ограничивается эстетикой, правовой сферой и механизмами принуждения, а использует силу культурных, национальных, сексуальных стереотипов, норм и т. д.http://fb2.traumlibrary.net.


Веревочная лестница

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Несчастная дуэль

Д.А. Пригов: "Из всей плеяды литераторов, стремительно объявившихся из неведомого андерграунда на всеообщее обозрение, Михаил Юрьевич Берг, пожалуй, самый добротный. Ему можно доверять… Будучи в этой плеяде практически единственым ленинградским прозаиком, он в бурях и натисках постмодернистских игр и эпатажей, которым он не чужд и сам, смог сохранить традиционные петербургские темы и культурные пристрастия, придающие его прозе выпуклость скульптуры и устойчивость монумента".


Рекомендуем почитать
Гражданин мира

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Особенный год

Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.


Идиоты

Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.


Деревянные волки

Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.


Сорок тысяч

Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.


Голубь с зеленым горошком

«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.