Тезей - [58]

— Нужны они мне, — пренебрежительно скривился водитель муз.

— Не нужны? — заинтересовался Дионис.

— Хватит, — махнул рукой всецарь.

И картинка тут же изменилась, быстро понеслась над волнами моря, над его простором, достигла берега, пронеслась над сушей и остановилась на поляне близ лесистого склона горы Иды, где на стволе поваленного дерева сидел мальчик лет восьми в широких штанишках и потертой тунике и надевал на голову фригийский колпак, но колпак улетел, зацепившись за не замеченную ребенком сухую ветку.

— Парис… Он знает вкус молока медведицы, — сказал Гермес.

— Вот ему и решать, кому достанется это проклятое яблоко, — объявил Зевс.

— Ка-ак?! Почему? — крайнее замешательство, оторопь, растерянность охватили все божественное собрание.

— Он же еще маленький, — пыталась поправить положение Гера.

— Вырастет, — пообещал всецарь. — И кончим на этом.

Из чертогов Зевса Аполлон, Дионис и Арес вылетали вместе, держась друг друга. Мало ли как встретят каждого в отдельности, как приветят каждого из них богини, поручения которых они взялись выполнять. Вместе как-то спокойней. Летели бессмертные дружной троицей, словно не они только что остро соперничали.

— Значит, поэты тебе, Аполлон, не нужны, — уточнил Дионис деловито.

— Можешь забрать их себе, — проворчал тот.

— Певцы все-таки, — рассудил Дионис.

— Они и безголосые бывают, — презрительно прогудел Аполлон.

— Сплошь и рядом, — согласился Дионис. — Значит, забираю. Ты — свидетель, — повернулся он к Аресу.

И чтобы отвлечь братьев от только что сказанного, раскатисто захохотал:

— Ловко рассудил наш отче.

— Как это? — не понял Арес.

— А так, если что случится из-за яблока, отвечать придется Парису. Пусть только вырастет.

— Ха-ха-ха, — загрохотали и Аполлон, и Арес.

Дионис тоже подхохатывал: он один был в выгоде от встречи. Если яблоко для прекраснейшей из богинь никому пока и не досталось, то поэтов под шумок закрепил с сего дня Дионис за собой.

И остается уповать на чудо.

Ты не настолько с женщиной един,

Чтоб истинное из ее глубин

Поднять и мир преобразить… Откуда

И что берется? Крикнуть: не забуду?

А что ты не забудешь? Назови.

Что видишь ты в явлении любви?

И сам-то ты пришел сюда откуда?

Вот женщина, и в ней — не замечал? —

Священные начала всех начал.

А в том числе — и своеволье блуда.

Чудесное нам вызвать не дано.

Как в пропасти, запрятано оно.

Вся наша неустроенность отсюда…

Никаких амазонок не было. Все это сказки, этак лет через тысячи две установят мужчины. Некоторые из них, правда, не то чтобы засомневаются в этой правде своей, а вроде как почувствуют, что чего-то стало не хватать, что важное нечто утрачено. А чувство такое, между прочим, тоже своеобразное свидетельство в пользу амазонок, а не в пользу тех мужчин, которые две тысячи лет спустя заявят: не было, и все тут.

Но ведь остается и, так сказать, веское доказательство. О существовании амазонок свидетельствует сама древность. Уже для античных греков существовала древность-свидетель. Да, она свидетельствовала не самыми безупречными способами — передаваемыми из поколения в поколение россказнями, версиями, легендами. Но само-то понятие «свидетель-древность» никто не в силах отменить.

Не было диких воительниц, амазонок, заявляли мужчины новейшего человечества. Того человечества, что едва ли не заново после ухода античности начинало учиться. И, словно в насмешку над категоричностью мужчин новой юности человеков, появились феминистки. Красноречивый вариант хорошо забытого старого. Чем не амазонки? Чем не воительницы? Чем не тигрицы, задирающие антилоп, чем не львицы? Пищу наиус-пешнейше добывают, поговаривают, что и для него — льва своего — тоже. А львы… Со львами со времен известного подвига Геракла — проблемы… Героическая древне-греческая молодежь, подражая своему кумиру, львов повывела. Не красуйся, ишь, вырядился: герою положена шкура льва. Львицы же просто покинули Элладу: кормить-то стало некого.

В общем, с какого-то не самого счастливого для человечества момента у мужчины, пусть и из целесообразности (какой-то из множества целесообразностей), возникла жажда показать себя. Вот он какой храбрец, боевой да воинственный. А еще — вот он какой, углубившийся в размышления. Прямо-таки — сама рассудительность. Ум да разум. И вообще — мир переделать только мужчины способны.

Женщина же не принимает ни крайностей помпы, ни крутых перемен. Она их боится, провидчески и из охранительного инстинкта, словно мышей, проникающих за добычей ночью в обжитую пещеру, где малышня беззащитная спит. Такую женщину — на второй план!

Отчего же иным женщинам не взбунтоваться. Или, точнее, не поотстаивать себя, огрызаясь, сверкнув оружием.

Амазонок ожидал удел античных львиц? Это я готов признать.

Между тем корабли, возглавляемые Гераклом, приблизились к берегам, где в море впадала река Фермадонт, вокруг которой и расстилалось царство амазонок.

Море негостеприимно насупилось. Ветер с берега словно пытался отпугнуть чужаков, отогнать: у-хо-ди-те. Земля пустынна, лишь кое-где небольшие зеленые островки тополей и ольх, редко среди них — остроугольные вершины кипарисов. Ни полей ни вблизи, ни вдали, по обычаю разделенных межами, ни голоногих жнецов. И птицы — темные, черные, будто здесь, кроме морских ворон, ничего и не водилось.