Тезей - [51]

Зато в мегароне Тезея шли нескончаемые переговоры.

— Удел царей: делать хорошее, а слышать плохое, — философствовал Одеон, служитель Диониса.

— Надо действовать, действовать! — волновался Герм.

— Или податься из Афин в сторону передового Востока, — невесело шутил Мусей.

— Не такая уж глупая мысль, — рассудил Тезей. — Почему мы ждем, когда приплывут к нам. Надо самим отправляться в плавание, налаживать связи, торговлю, учиться, наконец…

— И создавать, где можно, свои опорные пункты, — поддержал царя Одеон.

— Выплеснуть толику афинян на другой берег моря, — развеселился Солоент, — а то они слишком уж расшумелись.

— Поосторожней бы со словами, — заметил Мусей.

— Ты хочешь защитить от меня афинян? — спросил Солоент.

— Я хочу защитить тебя, — объяснил Мусей, — не оказаться бы тебе первым переселенцем.

— Да мы с братьями любое море преодолеем, — заявил Солоент.

— И доберетесь прямо до амазонок? — спросил Тезей.

И, в сущности, проговорился. Конечно, и плавание на Восток, и налаживание торговли его очень серьезно интересовали. Однако и приглашение Геракла отправиться к амазонкам не могло быть забыто, ибо волновало, влекло.

— Зачем нам амазонки? — удивился знаток искусств Каллий.

— А зачем женщины? — обернулся к нему Пилий с вопросом, на который всегда есть готовый ответ.

И тут Тезей счел возможным поведать приглашенным в мегарон о том, что к амазонкам по приказу Эврисфея собирается Геракл, за поясом царицы амазонок, защищающим от любовных чар.

— Прекрасно, — воодушевился Герм, — значит, это плавание следует считать общегреческим. Афиняне примут участие в деле всех эллинов. Это промоет мозги нашим палконосцам.

— Амазонки… на краю света, — с сомнением покачал головой знаток искусств.

— На краю света. Значит, все на свете и увидим, — заключил Тезей.

Когда происходят в этой жизни события, поражающие, словно гром с ясного неба, — жестокое убийство, неслыханное святотатство, разоблачение завзятого, якобы, праведника, непомерно наглое ограбление или необыкновенно захватывающая любовная история, в Афинах сообщение о подобном становится достоянием каждого. Будь он мужчиной, женщиной, подростком, древним стариком, даже рабом. И кажется всем и всякому: уже больше ничем никого поразить нельзя. Накрыло и растоптало. Всеобщее оцепенение…

Однако, промелькнет день, два, неделя, даже если речь идет о, казалось бы, невозможной любовной измене, и о ней, как и о другом необыкновенном из случившегося, почти не говорят. Хотя еще вчера только про это и рассуждали. Особенно если на смену одному сногсшибательному событию подваливает другое.

И получается, что в природе у афинянина — рты раскрывать, поразительная готовность поражаться. Но разве есть в этом что-то предосудительное?

Жизнь, знаете, она движется. И почему-то застает нас всякий раз врасплох… Вот только что афиняне были поражены исчезновением Тезея, потом его возвращением, потом рассусоливали на все лады о свадебном пиршестве их смертного молодого царя с богами. И вот, пожалуйста, весть: Тезей собирается весной отплыть к амазонкам то ли за поясом, оберегающим от любовных чар, то ли за невестой. И эта новость, казалось, затмила все. Болтали о ней на всех углах. И вдруг — по всему городу разнеслось, что не вернулся с моря рыбак. Его смыло волной.

Печально… Однако, впервой ли рыбаки погибают, также — далеко не в каждом доме рыбаки. Город поразило другое. Погибшим рыбаком оказался муж танцовщицы Пракситеи. Жаль, конечно, но взволновало народ то, что сделалось с самой Пракситеей. Эту плясунью, насмехавшуюся над своим мужем, вертихвостку и прелюбодейку, словно подменили. Она не бросилась плакать на люди, а отстранилась, отгородилась, ушла от людей. Пракситею нельзя было узнать. Словами такого не расскажешь.

— Она изменилась, — поведал Тезею Одеон.

Вдвоем с Мусеем они пришли к молодому царю, чтобы сообщить печальную новость о Пракситее.

— Сильно переживает? — спросил Тезей.

— Переживает, — неопределенно ответил Одеон.

— Это совсем другая женщина, — убежденно заявил Мусей.

…Тезей сразу нашел домик Пракситеи, расположенный среди иных построек за старым храмом Диониса. Они были разбросаны в некотором беспорядке, не образуя улицы, выступая один из-за другого. За ними — только берег речки Иллис. А перед невыразительными, блеклыми и кое-как расставленными постройками красиво возвышался храм бога. Правда, когда близко подойдешь — увидишь, как он стар, древен совсем.

Домик Пракситеи Тезей нашел сразу еще и потому, что в нескольких местах на его стене было выведено крупными буквами, разными красками ее имя. Афиняне в шутку, а, случалось, и всерьез, писали имена своих возлюбленных на стенах. Значит, не один был влюблен в Пракситею. От этих разноцветных узоров дом танцовщицы казался нарядней соседних.

Пред домом слева — виноградные лозы, крепленные тростями, пустые, без ягод и почти лишившиеся листвы. У дома справа, за четырехугольным водоемом — розовые кусты с сухими колючками семян и грядки нарциссов и фиалок. Фиалки еще пушились пыльной листвой, а длинные зеленые, плотные, упитанные стебли нарциссов повалились на землю, прижатые к ней дождями.