Тезей - [49]

Геракл издал недоуменное мычание.

— Подумай, — обратилась к нему Аталанта, — ведь публичные жертвоприношения первой мы приносим Гестии.

— Умница, — похвалила ее Гера.

— Болтайте, болтайте, — раздался в их уголке насмешливый голос Зевса.

Однако его как бы и не услышали.

— И неважно, как называть эту богиню, — вставила Эвринома.

— Ее называют еще Тефирой — матерью всего сущего, — сказала Эрато.

— Великой ночью, — тихо произнесла Эос.

— Сияющая мать пустоты, — с улыбкой пропела Афродита.

И буквально физически ощутимое согласие установилось между богинями, признавшими, что дело не в именах, что имена — условность, не главное.

— А мы? — спросил Тезей.

— Ваши души возникли из блуждающих стихий, отлетевших от первотворения, — пояснила Гера.

— И образовалось множество осколков, — невесело пошутил афинский царь.

— Не расстраивайся, вы не осколки, — утешила его Афродита.

— И мужчины, и женщины? — Это интересовало Геракла.

— И мужчины, и женщины, — сказала Эрато. — Только мужчины превратили сотворенное и первородное в свое хозяйство.

— И все испортили, — рассмеялась богиня любви, но тут же и осеклась.

В пещере Хирона возникло некое напряжение, и не разговор богинь со смертными был тому причиной. Крупное, розово светящееся яблоко, возникло в руках Пелея. И через несколько мгновений раздался голос богини раздора Эриды:

— Подарите прекраснейшей.

— Гадина! — вырвалось у Геры, забывшей, что сама она подвигла Эриду на некую выходку, когда будет эта свадьба..

Если бы Пелей сообразил отдать яблоко Фетиде, все бы, может быть, и уладилось. Вполне естественно вручить такой подарок невесте, которую только что так прославляли. Однако Пелей в нерешительности выпустил яблоко из рук, и оно, взлетев, повисло прямо под брачным факелом. Гера, Афродита и Афина, ринулись к яблоку и закружились вокруг опасного дара, пытаясь до него дотянуться…

— Вот она, наша слабость, — произнесла Амфитрида, оказавшаяся рядом с Тезеем. — Это нас и губит.

— Остановитесь или я его съем! — прогремел голос всецаря Зевса.

Богини остановились, но не смотреть на яблоко не могли.

— Тоже мне солнце нашли, — проворчал глава богов. — Эй, Гермес, принеси-ка его мне.

Теперь богини расположились каждая на своем троне, как в начале торжества.

Гермес вспорхнул со своего сидения, завис ненадолго в воздухе, но вот на сандалиях его стрекозами забились крылышки, подтолкнувшие этого бессмертного к светящемуся яблоку; он медленно подлетел к яблоку, не касаясь прекрасной розовой плоти его, поместил дар Эриды между ладонями и двинулся к Зевсу.

— Еще обожжешься, — лукаво выкрикнул он, подлетая ко всецарю.

Зевс взял яблоко обеими руками, покачал его, словно взвешивая.

— Прекраснейшей, — передразнил он интонацию Эриды. — Наваждение на смертных… Да и на бессмертных тоже. Нашли удовольствие…

— Кто бы говорил, — передалось всецарю со стороны его жены Геры.

— Все перепутали, — распаляясь, загремел Зевс. — Говорите «Прекраснейшей», а за эту мирную сущность готовы передраться…

— А ты разреши этот спор, — чтобы всем было слышно, произнесла Гера.

Зевс поглядел сначала на жену, потом на Афину, перевел взгляд на Афродиту и всем телом отпрянул от того, что увидел.

— Не-ет, — протянул он, сбавляя тон, — этот спор кто-нибудь другой решит…

— Пониманию не поддается, — пропел стоявший рядом с могущественной парой Гермес.

— Или… я лучше его съем, это яблоко, — заключил всецарь.

В пещере стало совсем тихо. Даже стены ее утратили мощь своего сияния. И смертным, и богам стало жалко этого яблока.

— Свадебная шутка, — неопределенно усмехнулся Зевс. — Я его спрячу до времени… А нам всем — гулять дальше. За тосты, дети мои!

— Мальчик мой, — обратилась Амфитрида к Тезею, — здесь и поговорить толком не дадут… Но знай, Тезей, что бы ни случилось: твое дело — сама жизнь. Не теряй ощущения, что ты, словно прародитель, носишь плод жизни в себе. Не теряйся, не падай духом, ты все равно дойдешь до сути назначенного тебе… Даже если сорвешься…

А свадьба продолжалась. Но смертные уже кучковались на своей стороне застолья. А бессмертные перемещались на свою половину, ближе к двенадцати богам-олимпийцам. Чувствовалось, что скоро им вместе с наядами и нереидами предстояло исчезнуть в светящемся за тронным полукругом коридоре…

Для тех, кто свой удел готов принять,

Творенье — есть преображенье слова.

И слушать сотворенное готово,

Чтоб вновь за глухоту себе пенять.

И звуки, словно призрак, отгонять.

Порочна дева… Но, — я много хуже.

Небесный отблеск для земного мужа?

Но как ему потом его унять…

Сгорит, не вспомнив, где же это пламя

Он видел? Что всегда владеет нами?

И чьи во тьме смыкаются уста?

Откуда веет то теплом, то хладом?

Что скрыто за отсутствующим взглядом?

Забывчивость — врожденная черта.

Хотя Тезей с помощью Гермеса вернулся в Афины, можно сказать, в единый миг и сама свадьба в пещере кентавра Хирона длилась не более дня, с утра до заката, на земле, в Аттике, да и во всем греческом мире прошло около десяти суток. Такой перепад во времен между божественными сферами и тем, что оставалось под небесами, естествен. Вроде бы десяток дней — срок не такой уж значительный. Пустяки какие-то. Даже для короткой человеческой жизни. Однако в Афинах что-то опять переменилось. И в то утро, когда Тезей вернулся в Акрополь, город он увидел иным, чем тогда, когда покидал его.