Тезей - [29]

Вслух же это не обсуждалось, вслух собирались обсудить, кого все-таки из смертных пригласить на свадьбу.

Муза Калиопа (олимпийцы собрались по-свойски, с женами и детьми) вдруг опередила всех:

— А я приглашу Орфея.

И все испортила, нарушила божественную задумчивость, небесную тишину.

— Этого-то зачем? — немедленно заупрямился покровитель искусств Аполлон.

— Сыночек он мой… И божественный певец, — скромно и счастливо объяснила муза эпической поэзии.

— Сы-но-чек, — недовольно передразнил ее водитель хоровода муз. — Этот твой сыночек твердит «Аполлон, Аполлон», а смотрит мимо меня. Словно меня и нету. Словно он имеет в виду кого-то другого. Говорит «Солнце», но видит не Гелиоса. Он и мимо него смотрит. Куда, я спрашиваю? И отвечаю. Такому богу, как я, нет труда предвидеть. — Аполлон произнес это последнее небрежно, легко и просветленно. — Он выступит против порядка, заведенного богами. Он склонен думать, видите ли, что хаос все создает. Все из хаоса выходит и в хаос же возвращается… Певческие бредни.

— Однако есть же что-то в хаосе, если посмотреть не предвзято, — откликнулась Эрато, муза эротических песен и свадеб.

— Дура, кобылица парнасская, — рявкнул Зевс, который до этого довольно благодушно и даже с хитроватой поощрительностью взирал на собравшихся. — Опять что ли на свадьбе через край хватила?

— Урания, астроном и математик, и та молчит, а эта…, — заметил пристроившийся к своему венценосному отцу Арес.

С недавних пор он вошел во вкус, то и дело стал выступать на божественных сборищах.

— И ты заткнись, — не внял ему отец.

Эрато сложила свои пунцовые губки в обиженный цветочек, а Арес проворчал:

— Заткнись… Забыли, как расплясались под музыку Орфея.

Он вскочил и, взмахнув руками и передразнивая, показал, как, глупо покачиваясь, боги танцевали.

— Ты тоже здорово приплясывал, — напомнила Аресу Артемида.

— Это же прекрасно, — вступилась за Орфея Амфитрида, прибывшая сюда вместе со своим Посейдоном. — Танцы, — мечтательно произнесла она, — да еще на свадьбе.

— Для свадьбы хорошо, — согласилась Гера.

— Разве я про то, — отозвался на слова жены Зевс. — Пусть приходит… Я совсем про другое.

Но в голосе его все еще поколыхивалась угроза.

— А кого позовешь ты? — спросила Гера мужа, несмотря на то, что он еще не остыл.

— Кастора и Полидевка, — вырвалось у Зевса.

Боги замерли. Кастор считался сыном Зевса и Леды. Той самой Леды, к которой нынче зачастил по старой памяти владыка бессмертных. Как-то сейчас разразится Гера. Надо же, даже Геракла своего Зевс не вспомнил.

Однако Гера спокойно поинтересовалась:

— А почему двоих?

— Потому что братья, — буркнул всецарь, не без осторожности поглядывая на жену.

— А я приглашу Геракла, — буквально пропела Гера.

Тут-то боги так и ахнули: вот те на, выходит, не столь уж нелепы слухи, что Гера влюбилась в своего врага Геракла.

— А ты кого позовешь? — Амфитрида обратилась к мужу, чтобы смягчить впечатление от скандального заявления всецарицы.

— Идаса и Линкея, — не задумываясь, сказал Посейдон.

— Я думала… Тезея, — огорчилась Амфитрида.

— Он же двоих выставляет, — боднул в сторону Зевса царь морей.

— И близнецов, между прочим.

— Тезея с ними не сравнить, — настаивала на своем Амфитрида. — Пусть один, да Тезей.

— Нет, — замотал косматой головой Посейдон, — он непослушный… непочтительный. Если хочешь, сама приглашай своего любимчика.

— И приглашу, — сказала Амфитрида. — Я позову Тезея, — объявила она.

— Я — Автолика, — вставил Гермес, который обычно отмалчивался.

— Сплошные аргонавты — заметила Деметра.

— Автолика стоит ли приглашать, — усомнилась Урания, любившая строгость и порядок цифр, — он же — хитрец, всех нас перессорит.

— И среди богов найдется кому всех нас перессорить, — не без значения произнесла Гера.

Она, конечно, имела в виду Эриду, но никто не стал вникать в смысл ее слов.

— А какой у него паршивец внучек Одиссей растет, — вставил Дионис и даже зажмурился от удовольствия.

— Пелей тоже паршивец, — заметила Афина неодобрительно.

— Пелей разве паршивец, — пренебрежительно отмахнулся Дионис, — глаза выкатит и — га-га-га… А Одиссей хитроумный паршивец. Этот заставит всех повертеться. Правда, Гермес? — похвалил Дионис автоликова внука.

Гермес улыбнулся задумчиво и нежно.

— Стоп! — прервал разговоры Зевс. — Много в хитрецах вы понимаете… Тезей, Те-зей, — покачал он головой. — Ну-ка, прокрутите подвижные картинки.

На стене покоев Геры вспыхнул четырехугольник. На подвижных картинках возникли Тезей и Поликарп, и перед богами прозвучала вся их последняя, известная нам, беседа. И о том, что по-настоящему можно объединить только избранных; и о том, что общее у всех есть, а надо особенное; что общее, конечно, собирает людей, но собирает-то не лучшим образом; и про мировую душу, которая чем-то смахивает на хаос Эрато, к тому же женственную; и про обоюдное томление души и какого-то духа; и про золотой век Крона, свергнутого нынешними богами.

Женщины, Лаодика и Герофила, тоже в свою очередь появившиеся на картинках, разумеется, болтали про любовь; и почему-то она у них враг жизни; и привычки им, мол, мешают; и благодетельствование, в высшей мере принадлежащее богам, чуть ли не обман; и что любовь должна быть свободной; и на цепи они (мокрохвостые кури-цы!) сидеть не хотят, пусть и на священной…