Тезей - [28]

— Ты считаешь, что я в чем-нибудь не права?

— Нет, не считаю… Каждому свое.

— Есть ли свое у каждого?

— Ты считаешь, если кто-то сидит на месте, то он обманывается в том, что у него есть что-то свое.

— А если он у этого своего сидит, как на цепи.

— Но человеком он остается.

— Я не хочу быть таким человеком… Ты-то можешь понять. Ты бросила все и остаешься со своим Поликарпом. Но разве ты не можешь понять, что любовь — это сама внезапность и сама свобода? И…И…Она подхватывает человека, но потом человек становится тяжел для нее, и она его оставляет. Нас притягивает к жизни земной, а любовь не от мира сего.

— Но мой муж находится в этом мире, потому и я нахожусь, где он.

— Можно подумать, что ты при этом не порабощаешь его собою.

— Я его и защищаю.

— От чего?

— От всего… В том числе и от того, как люди устраивают свою общую жизнь.

— Да, — по-своему согласилась Герофила, — любовь — враг этой жизни.

— Как можно судить о том, что не от мира сего?

— Об этом не надо судить. Это надо чувствовать… Ты бы подумала, почему семья — кирпич в стене общества, а любовь все-таки нет.

— Разве избавишься от текущего, передвигаясь с места на место?

— В какой-то степени… И… — Герофила улыбнулась, — на одном месте долго не любится. Привычки мешают… Передвигаясь, ты больше свободен… И любовь свободна.

— Неужто все это правда?

— Лаодика, не мне тебе говорить, что по-своему женщина менее правдива, чем мужчина. Так уж устроилась жизнь. Но зачем лгать самой себе.

— Чувство мешает лгать.

— Правильно, — согласилась Герофила, — значит, тем более: любовь может быть только свободной.

— И потому надо двигаться по этой земле?

— Вы с Поликарпиком тоже здесь долго не задержитесь.

— Но я просто следом за ним поеду… И вообще, — добавила Лаодика — первоначало мира было мужским.

— Потому он такой и неустроенный.

— Он такой, какой есть.

— Вот и выходит, — вздохнула Герофила, — ты женщина, а я дева.

И Лаодика тоже вздохнула.

— Может быть, в каждой из нас дева спорит с женщиной, — предположила она.

Странно, что то и дело возражая друг другу, говоря о разном, эти две женщины прекрасно понимали друг друга.

Но надо же и голову поднять

От женского загадочного лика

К рисункам неба, где пустынно, дико

Для глаз земных, где чопорная знать

Светил о нас и не желает знать,

Не надо ей… Но, может, лишь до срока?

Ах, этих глаз земная поволока!

Попробуй у нее меня отнять.

Расплавленный, охваченный всецело

И сладостью, и жарким зовом тела…

Вот выбрался… И над тобой опять

Простор небес — пустынная дорога.

И чем тогда, скажите, ради бога,

Рожденному пустоты заполнять?

Собрались у Геры. Вроде, даже не на совет богов, а просто в гости. Просто в гости — в покои царицы бессмертных. Но повод для совета тоже был. Гера настояла-таки, чтобы Фетиде по полной форме справлялась свадьба с Пелеем. И конечно же, сам собой встал вопрос: кого приглашать. Казалось, кого захотят, того пусть Фетида с Пелеем и приглашают. Но Пелей не бог, а герой. То есть, неведомо что. Он, вроде бы, и выше человека, но в сравнении с богами — ничто… Конечно, это с одной стороны: если герой ведет свое происхождение не от тебя, а от другого бессмертного, тем более — от бессмертной. Когда же ничто (герой) имеет к тебе прямое отношение, то выясняется: не такое уж оно ничто, кровь твоя. А разве можно не считаться с твоей божественной кровью. Ну, не с кровью, так с духом, поскольку крови в тебе, существе высшем, как бы и нет. То есть, если хочешь — то есть. Когда не хочешь — нету. Тут и запутаться легко. Правду говорят: свяжешься с этими людишками, и возникает масса затруднений. Даже для богов. В теории вроде бы не должно затруднений быть, а на практике — возникают. Словно от людей всякие их нест передаваться бессмертным, как болезни.

Ах, какие роскошные бывают на свете глупости. И как их порой не хватает.

Впрочем, речь не только и не столько о свадьбе Фетиды. Смотри шире. Теперь богам всяческих рангов опять позволено вообще хороводиться со смертными. По трактирам их ходить без всяких божественных заданий, в постель к ним заваливаться; без всякого там тумана и золотого дождя. А то придти в гости и в постель не заваливаться. Или заваливаться не сразу. Поморочить их сначала всяческими рассказами о могучей беспечальности бессмертных, поглядеть в их ошарашенные глазенки, что хочешь, делай, и ничего тебе за это не будет. Дозволенное, правда, становится пресноватым. Даже приключения эротические. Но, во-первых, дозволенное пресноватым становится не сразу. Во-вторых, эротическое, если и приедается в общении с людьми в какой-то момент, однако спустя некоторое время опять становится притягательным. Если вообще эротическое может бессмертным надоедать. Боги подобного что-то за собой не замечали… Так что гуляй, пока можно. Ведь обратный поворот, запретительный, может случиться в любую минуту. У Зевса не залежится. В мысли царя бессмертных, конечно, если он не хочет, не проникнешь. Однако обычной божественной проницательности и не зевсового священного наития хватает, чтобы предвидеть: концу быть. Непроизнесенное между богами тоже как объявленное, чего не понять бессмертным. Подумали и — вроде посовещались.