Тезей - [19]

Тезей приник к Герофиле.

— Смотри на меня, смотри на меня, — шепча, повторяла Герофила.

И Тезей, погружаясь в нее, видел только ее светящиеся глаза. Видел, пока не слились, не смешались их взоры и не обратились эти двое, мужчина и женщина, в единое.

Потом они долго лежали, откинувшись друг от друга. Наконец, Герофила приподнялась на локте:

— И впрямь Афродита Небесная превыше всего.

— Ты же жрица Аполлона, — заметил Тезей.

— Аполлон, как Афродита Народная, для всех, и я его жрица, поскольку живу среди мира. Но сама для себя я чту Афродиту Небесную. Это богиня каждого, а не всех. Это личная богиня. Она лично чувственна и духовна. Она избирательна. Она всегда — свободный выбор. Мы выбираем друг друга, и ты был мне богом, у тебя было лицо Аполлона.

— А как же другие? — спросил Тезей.

— Другие… — помолчала Герофила. — Что же делать, милый, если такая любовь единственна. Она противоположна порядку, который заведен на земле силой.

— Ты говоришь похоже на то, как говорит Поликарпик, — заметил Тезей.

— А что говорил Поликарпик? — оживилась Герофила.

— Он говорил, что человек не только единственен, но и отличается от самого себя по прошествии дней. Я ему возражал: а как же быть с отношением ко всем остальным? А он отвечает: остальные — это тоже наше — и тогда, и теперь.

— Умница Поликарпик, — одобрила Герофила. — Остальные все — они у нас и так есть. На всех мы и так направлены. Мы ведь не злые. А любовь — выбор. Она не может быть направлена на всех. Я не могу относиться ко всем так, как отношусь к тебе.

— Значит, в данном случае ты одновременно и к себе не так относишься.

— Значит. Но и не просто к себе. Через это мы с тобой соединяемся с тем, что неизмеримо больше нас. Мы прорываемся к неизмеримому и становимся ему равными.

— Чему?

— Не знаю… Любви, конечно… Я постигаю тебя в себе, а, значит, через тебя выхожу к чему-то, что больше меня и тебя. Я вообще побаиваюсь общего, столпотворения людей, — вдруг добавила Герофила.

— Боишься, а сама путешествуешь по чужим землям, где столько опасностей, особенно для женщины, — улыбнулся Тезей.

— Я все-таки Герофила, — возразила пророчица, — ко мне относятся по крайней мере как к таинственному, необычному. От необычного люди становятся другими — как оживают. И я перестаю их бояться.

— Я как раз хочу сделать необычное для всех.

— Ты имеешь в виду народовластие.

— Да.

— Я пришла сюда посмотреть на это, а увидела тебя, — улыбнулась Герофила.

— И что скажешь?

— Про тебя?

— Нет, про народовластие.

Герофила помолчала.

— Ты знаешь, — ответила она, наконец, — мне не подходит. Это та же власть силы, только иначе устроенная. Сила никогда не будет хороша, а я не хочу подчиняться несовершенному.

— Ну вот, обрадовала, — огорчился Тезей. — А как же мне устраивать жизнь Афин?

— Устраивай жизнь, хозяйство, демократию, но не делайся рабом какого-либо устройства.

— Разве в доме не нужен порядок?

— Нужен… Однако любовь Афродиты Небесной — враг порядка.

— Ты говоришь о богах.

— Значит, надо людям быть богами, и тогда порядок не будет порабощать.

Они опять помолчали.

— Расскажи о себе, — попросил Тезей.

— Была замужем, — призналась Герофила. — Один самосец увез меня из Марписсы на свой остров… Я ведь не сразу стала сама собой — и поэтом, и пророчицей. Правда, еще в Марписсе вещала. С Самоса уехала в Клар со вторым мужем… На Делосе появилась уже одна… И теперь одна возвращаюсь из Дельф.

— А теперь куда?

— Сначала на Самос… На Самосе у меня дочка. На Самосе я бываю часто… Потом в Азию.

— Первый муж не отдает тебе дочку?

— В этом мире все принадлежит мужчинам… Все, кроме свободы.

— Я недавно узнал, что у меня тоже есть сын… Так что не все принадлежит мужчинам.

— Бедненький, — вздохнула Герофила, — от Ариадны?

— Да… Видно, и сыну моему, как и мне, богами даруется безотцовщина. Такова судьба.

И чувство тоски знакомо вернулось к Тезею. Он пытался представить своего маленького сына и снова увидел себя, тоже ребенком, которым, казалось, и не переставал быть. Как всегда, вспомнилась и огромная коза, подхватившая его рогами за ногу и перевернувшая в воздухе, когда небо не видящему земли открылось все вдруг, и — удар о землю. Огромная коза, давно ставшая для него символом самой жизни.

— Не думай сейчас об этом, — произнесла Герофила.

— Странно, — сказал Тезей, — я любил Ариадну больше самого себя… Появилась ты и сделала меня сегодня счастливым…

И еще две женщины представились ему: Перигуда и Перибея. На мгновение всплыла в памяти и коринфская гетера Демоника…

— Любовь — цветок иного мира… — снова заговорила Герофила. — Он лишь распустится — гибнет под нашими холодными для него небесами… Потому всякий раз цветком таким следует дорожить. Без него ведь тоже не жизнь… И, повторюсь, — любовь выше людей, потому и не может быть неразделенной. Мужчина может быть влюбленным во многих женщин, а женщина — во многих мужчин… Вот бы переплести все влюбленности, — улыбнулась она, — мир был бы таким единым…

— Но не получится, — закончил за нее Тезей.

— Не получится, — согласилась Герофила, — всякий раз любовь так индивидуальна…

— Посмотри на меня, смотри в мои глаза… — теперь это сказал Тезей…