Тётя Мотя - [122]

Вечер стоял тихий-тихий, такой теплый, что и пожилую Авдотью Яковлевну, помогавшую Лиде управляться с детьми, никак было не загнать в дом, все нежилась, сидела на лавочке, слушала соловьев. И комар ни один пока ни зудел. Увидев, какой походкой Иван Валерьевич возвращается домой, Авдотья, впрочем, поднялась с легким кряхтением, и, приговаривая что-то, помогла хозяину взобраться по ступенькам крыльца.

Глава восьмая

Уже выходя из подъезда, Тетя попросила Колю чуть подождать и все-таки проверила напоследок почтовый ящик — так и есть, долгожданный конверт от Сергея Петровича — не мог старый учитель отпустить ее без напутствия. Она разорвала его в метро. Это был расшифрованный дневник Аси. Голубев наконец окончил свой труд. Коля косился, явно ревновал, она послушно сложила бумаги в рюкзак.

И погрузилась в чтение, едва самолет набрал высоту. Не отвлекаясь ни на еду, ни на комедию несмешных положений, прыгающую на экране над головой — читала, ловя и, кажется, слыша Асино дыханье.

1908 год

8 апреля. Пришел первый пароход. Снег на полях почти стаял. Почки надулись.

Пасха уж близко, много сегодня была наверху, нашла дневник, который вела восемь лет назад, завалился за ящик в комоде. Мне было шестнадцать лет. На каждой странице — мечты, вздохи и… скука. Тишина. Только сторож стучит своей стукалкой. Помню, как жутко было читать тогда Чехова. Эта пыльная крапива у заборов, тоненький звук балалайки вечерами, тяжкий запах лип — все в точь-в-точь, как у нас… И страшно было, что так же, как у его героев, ничего у меня не выйдет, останутся одни разбитые надежды, несбывшиеся мечты.

Но за восемь лет все совершенно переменилось! «Я чувствую и силы, и стремленье // Служить другим, бороться и любить».

Все потому, что те, за кого бороться и любить, появились. Сергуше семь, Кате — пять, Лялюшке полтора года.

К Сереже начала ходить m-lle Gallet от Оболенских, учить его французскому. Он очень способный, но легко отвлекается и начинает озорничать. Катя уже по слогам читает, хотя больше любит, когда читаю ей я. Лялюшка ясно говорит «мама», «папа», «ня» (няня), может сказать, как мычит корова, как гусь кричит и кукарекает петушок. Очень любит котят, которые живут у Андриана, нашего садовника и дворника, бежит за ними, едва завидит, пищит громко, чтобы обратить на себя их внимание. Коты пускаются от нее наутек.

Жизнь моя полна и стала легче. Ляля подросла, два месяца, как не кормлю ее, хотя оторвать было трудно и жаль. Вчера Владимир Алексеевич заговорил со мной намеками, не хотела бы я иметь еще ребенка, я отвечала ему, что приму все, что пошлет Бог. Отвечала ему искренне, потому что так я и чувствую. Тяжело носить, тяжело рожать, потом кормить и не спать ночами, с Катей был у меня к тому же мастит, но как ни тяжко, а счастья дети приносят столько, что все забывается, когда слышу Лялин смех, когда они жмутся ко мне и ластятся, говорят «мамочка», «наша любимая мамуля». Дети — Божие благословение. Вот и разъяснение чеховской грусти: доктор Чехов был бездетен! Оттого так серо и страшно уныло в его рассказах, хотя и поэтично, а все же безнадежно, все потому, что не было рядом с ним дитяти, родного, своего, и не имел он возможности опустить губы и потрпрукать в теплый младенческий затылок.

10 апреля. Сережа ничего не ел вечером, отказался от каши, даже любимого яблоневого варенья. Был бледен, но играл как здоровый, делал снова свои лодочки с Антоном, нашим плотником. Едва уложили. Если и завтра откажется [нрзб] — послать придется за доктором. Ляля научилась делать воздушный поцелуй — уморительно. Ручки у нее такие мягкие — лапки. В газетах пишут, что в Москве началось наводнение.

Получила письмо от мамы, по моей просьбе она шлет рецепт постных сливок, которые делали старой барыне. Барыня была религиозна. Фунт свежих (не каленых) волошских орехов; фунт американских (треугольных) орехов; фунт сладкого миндаля, нельзя, чтоб попала горькая миндалинка, ни единая. Очистить, столочь в ступе, подливая воды, прожать сквозь чистое полотенце. Выжатое — и есть постные сливки.

12 апреля. День теплый, солнечный, тихий. Написали повару заказ на Страстную и разговень. Волнуюсь, как все пройдет. В прошлом году на разговени в прачечной, где всегда ставим стол для народа, случилось несчастье: один нищий, видно, так давно не ел, что объелся, схватило живот, уложили его на улице, под навесом, а пока посылали за доктором и суетились, он отдал Богу душу, стеная и корчась. Теперь сама пойду накануне обеда прочитать народу лекцию о том, что нельзя ни в коем случае переедать после поста, тем более голода.

Сергей совсем здоров, д-р Розов сказал, что бывает такое в весенние дни, от недостатка зелени в пище. Сейчас все уложены, два часа ночи, а ко мне сон нейдет, вот и взялась опять за мою тетрадь. Опишу приятное в сегодняшнем дне.

Много гуляли вместе с Сережей и Катей, Лялю оставили Агафье. Гуляли все в длинных, болотных сапогах. Сапоги прописал нам доктор Розов, сказавший, что детям, особенно Кате, нужно бывать на воздухе даже в дурную погоду — Розову не нравится, как у нее в легких. Угрозы большой как будто нет, но нужна осторожность. Чтобы не пропускать весенних дней, когда всюду вода, и не сидеть дома, Владимир Алексеевич распорядился сшить нам всем сапоги, что совсем недешево. Заказали Игнату, которого все зовут Игнат-Сырой, он хороший мастер, только болеет запоями. Мы успели вовремя, и уж как Катя и Сергуша были довольны, все бегали в сапожках по дому, топали, а Фроловы опоздали, весна в этом году ранняя, кинулись, но Игнат уже едва смог отвечать разумно, руки дрожали.