Тётя Mina - [4]

"…когда мать работала, то и пропитание было, а если нет работы — то и голодными сидели. Занимала у добрых людей десять копеек на хлеб, на пять копеек фунт хлеба купит, разделит между нами, так нам тот хлеб слаще пирожного казался…"

Тётушка рассказывает о своей матери, а я на миг забываю о том, что пишу о своей бабке. Мать моя — родная сестра тётушки, но почему в повествовании чувствуется какое-то отдаление? Откуда оно?

"…я вспоминаю маму, и дивлюсь ей: она была абсолютно неграмотная, но откуда у неё было столько благородства и гордости — этого я понять не могу.

Часто мы сидели голодные, мы дети, что мы понимали? Она нам под страхом наказания запрещала смотреть в рот жующим людям, чтобы самим не глотать голодную слюну:

— Смотри в сторону! — и эти её слова, как завет, я сохранила на всю жизнь.

А что родитель? "Родной отец"?

"мать вспоминала о нём, когда совсем худо было, и посылала меня просить денег на пропитание. Это было для меня пыткой! Дорога на его работу проходила между двумя церквами: Покрова и Преображения. Иду, и молюсь, чтобы родитель был милостив и благосклонен, но часто и молитвы мои не помогали. На родительском производстве первым делом меня собаки "встречали", кидались, с намерениями вцепится в ноги. Успевала вскочить в коридор мастерской — моё счастье, нет — доставалось от зубов собачьих.

А в мастерской дальше входной двери я не проходила, нельзя было такое делать, боялась о себе голос подать. Другие рабочие видят, что я пришла и стою, как нищая, а отец задом ко мне, вроде бы и не видит меня:

— Михалыч, к тебе девочка пришла! — и если он оглянулся и продолжает работать, то надежда есть, даст что-нибудь на хлеб.

— Иди сюды! Ты зачем пришла? — не изъявлять "родственные" чувства, разумеется! — у нас есть нечего, мать прислала на хлеб просить. А когда он в плохом настроении бывал, то срывался с места и кидался на меня! Пулей вылетала из мастерской, а тут ещё и собаки добавляли! Душа уходила в пятки, а дома мать опять гнала просить денег. И от матери доставалось за отказ ходить к родителю за деньгами на пропитание… И стала я обманывать матушку: постою у одного из храмов, что были на пути к родительскому производству, да и возвращаюсь к матери:

— Ничего не дал…

Мне приходилось всё это терпеть потому, что две другие старшие сёстры, были в услужении у богатых.

Глава 3.

"Сельская".

"…как-то однажды мамина сестра говорит:

— Отдай мне Нинку на лето за ребятами смотреть.

Мать подумала: "с харчей долой — раз, второе — глядишь, чем-нибудь родственница и отблагодарит. Девчонке ни одеться, ни обуться не во что…" Тётка жила близко от города, сама горожанкой была, но вышла замуж за приказчика, сельского жителя. Один сынок у матери был, большая редкость для сельской семьи. Привёз молодую жену в деревню, сам крестьянским трудом не занимался, а разъезжал с купцами по ярмаркам. Но хозяйство имел крепкое. Родила ему жена кучу детей, один другого меньше, а смотреть за ними некому: свекровью она была не в ладах. Так я попала в няньки, а мне самой было на то время всего-то девять лет.

Мой трудовой день начинался рано: тётушка со свёкром подымались до свету, а в три часа уже выезжали в поля. И меня поднимали, и это было для меня пыткой. Тетка зовёт меня, а я голову от подушки оторвать не могу. Тётка продолжает звать, я платье на себя надену и опять валюсь. Тогда тётка из себя выходит и стаскивает меня за ногу с печи: ребёночка качать! Ух, до чего же я ненавидела этого ребёночка! Давала я ему тумаков, грешница, каюсь!

У тётки был сын, мне ровесник. Чем заняться? Воля своя, соберём собак, чуть ли не со всей деревни, и давай их кормить. Тетка удивлялась:

— Что за чёрт, недавно хлеб пекла, а хлеба опять нет! — мы помалкиваем о том, куда хлеб подевался. Свиней выпустим из загона, и давай на них кататься! Были две лошади, одна была смирной и доброй, а другая, рыжая — зверь зверем! Признавала и слушалась только деда. Как-то однажды дед то ли забыл её выпустить на выгон, то ли ещё по какой причине, но только осталась она в конюшне. В доме оставалась я с кучей ребят и тёткин сын Серёжка. И надумали мы дразнить лошадь, а ситуация была такая: самого маленького я посадила на землю близко от дверей стойла, а ещё двое других малышей находились подальше. Коняга от нашего приставания, злилась, но терпела. Её терпение лопнуло, когда Серёжка палкой через прутья ограды ткнул животное в бок! Лошадь повернулась задом и ударила копытами в дверь с такой силой, что оторвала её! Не помню, как я успела ухватить маленького в руки, загнать остальных в сени и закрыть дверь! Это была необыкновенно злая лошадь: она подошла к дверям в сени и стояла, а у меня всё это время сердце в пятках было. Шалили, было.

А цыплята? Заберутся в дом через открытую дверь, стану их выгонять, так они обязательно что-нибудь разобьют! А мне — "баня" Тёткиного супруга видела редко и всегда пьяным. Сам чёрный, как цыган. Его в девятьсот пятом за еврея приняли и побили. Злой был, но как-то стал на меня посматривать иначе, ласкать начал, сулить платья, ботинки, а мне противно стало, я малого из люльки выхватила, да и выбежала из дома.