Тётушка Зубная Боль - [3]
— Так где ж её конец? И что стало с бедным племянником? — расширив глаза и глядя на Ганса, спросила Маша.
— Не знаю, — грустно ответил Ганс. — Дед мне столько всего рассказывал: про утёнка, про пароход, который оброс ракушками, про путешествия и про разные страны… А про это не рассказал. Только то и сказал, что у сказки нету конца… Маша, а Маша!.. Он, наверно, хочет, чтоб я догадался сам?
Глава четвертая. Час теней
В предвечерний час, когда над землёй стояло светлое небо без солнца, к садовым участкам, где жили Маша и Ганс, каждый день подходил тот самый — вы помните? — удивительный человек. Человек кособочился и был тощий до невозможности. Щека, как всегда, у него подвязана и раздута.
Он появлялся в тот час, когда с моря, которое неподалёку, дул лёгкий солёный ветер… И ничего удивительного в этом не было, что на человеке всегда развевался плащ.
— Грамапутра, гу-гу! Грамапутра, гу-гу!
И Ганс догадался: это тот самый тёткин племянник!
— Грамапутра, гу-гу! Грамапутра, гу-гу!..
И вдруг человек начинал потихоньку светлеть. Словно бы растворялся в белёсой ночи.
Загорались окна в домах, блеск их живого тёплого света пронизывал белизну сумерек. Но хоть ночь и не наступала, хотя вечер был вроде бы ненастоящий, это был всё же вечер, час сказок — так заколдованно и удивительно всё выглядело кругом.
Ложились спать в лесу муравьи, ложились спать бабочки — они знали: хоть белый вечер, а всё же — вечер.
Вслед за вечером приходила ночь, всё такая же светлая. Но это был час, когда люди спят, а вокруг оживают сказки.
— Нам надо ему помочь — разыскать эту тётку Зубную Боль! — громким шёпотом сказал однажды Ганс Маше (ведь он был догадливый мальчик, к тому же внук сказочника). — Нельзя спокойно глядеть на то, как мучается человек… У него флюс. Ты же видишь, как у него ужасно раздуло щёку.
— Раздуло, — покорно сказала Маша.
Ребята шептались, а на дорогах сада уже лежали легчайшие тени от изгороди; каждый горшок с цветами нашёл своего короткого двойника, словно брата, который прятался целый день. Стал отчётливо слышен шум моря. А раз начинался прилив, это значило, что поднялся ветер. От деревьев в лесу, напротив проезжей дороги, отделились длиннющие тени — колеблющиеся, прозрачные.
И опять, опять подошёл человек в большущей шапке к саду тёти Милэ. Он опёрся плечом об изгородь, заслонил ладонью опухшую щёку, повязанную платком. И видно было, и можно было легко догадаться, что он просит детей о помощи.
— Грамапутра, гу-гу! Грамапутра, гу-гу!..
Из дома вышла тётя Милэ. Взяла огромную лейку и обошла сад. Неужели она одна ничего не слышит?
— Нет, мы должны найти эту тётку Зубную Боль! — решительно сказал Ганс.
— Мы её найдём! Вот увидишь, увидишь!.. — подумав, сказала Маша.
— Ночью я догадался, — ответил Ганс, — что тётка Зубная Боль живёт в этом городе, в Таллине! Поняла? Поэтому он сюда и приходит.
— Конечно! — ответила Маша. — А раз она здесь, мы найдём её и спасём племянника. Ладно, Ганс?
Глава пятая. Взбитые сливки
Сегодня утром окончился отпуск у тёти Милэ. Она надела свой синий комбинезон, уселась на мотоцикл и укатила в город — работать.
Не успело облако пыли рассеяться за её мотоциклом, как двое тут же вышли на улицу — каждый из калитки своего сада. Ганс и Маша взялись за руки и пошли. Началось путешествие — дети отправились в погоню за тётушкой Зубной Болью.
— Она, конечно, живёт там, где сладкое, — тихим шёпотом говорил Ганс.
— Хорошо, — отвечала Маша. — Мой папа тоже работает там, где сладкое.
— Я знаю, куда идти, — шёпотом продолжал Ганс. — Я помню, в городе есть один очень хороший коффик.
— Что за коффик?
— Кафе по-русски… Там много сладкого. Мы были два раза с мамой и дедушкой. Если надо, так мы обойдём весь Таллин! Если надо… Устала?
— А знаешь что? В буфете у тёти Милэ тоже много разного сладкого…
Ганс ответил сурово:
— Ты, кажется, хочешь домой? На словах смелая, а на деле — трус!.. Так выходит, по-твоему? Пожалуйста, я не держу тебя, возвращайся!
Но стоило Маше только представить себе, как она одна вернётся на дачу и будет гулять по участку, где нет сегодня даже тёти Милэ, — и она поняла, что не выдержит одиночества. Маша не знала, что означает это большое слово. Она чувствовала его. Одиночество — это значит не будет Ганса.
— А мы найдём дорогу назад? — тихонько спросила Маша. — Может, нам разбросать камешки?
— Ты забываешь, Мария, что мне уже минуло восемь лет! Ты со мною не пропадёшь. Вот, гляди — кошелёк! В случае чего мы доедем назад в трамвае… Мы даже можем, если захочется, съесть по два эскимо или взбитые сливки.
— Он, наверно, ел много взбитых сливок?
— Кто?
— Теневой человек! Племянник!
— Ладно. Меньше слов — больше дела!
Вперёд!.. И только вперёд!
Не стало видно калитки дачи тёти Милэ и розового куста у забора. Далеко ушли. Впереди — дорога и солнце. Позади — дорога и солнце.
Увидев это, Маша вздохнула и даже споткнулась.
— Мария, или ты возьмёшь себя в руки, или я тебя отстраню!.. — сказал Ганс.
Мальчик захлебнулся и не договорил. Лицо его выразило решимость.
Вперёд!.. Вперёд!..
Они шли молча. Плавился под ногами асфальт проезжей дороги. Всё вокруг как будто бы пожелтело от зноя. Ни один человек не пускался в дальнее странствие в этот час. Даже туристы и те купались. Лежали и загорали на берегу.
