Тетрада Фалло - [10]

— Подождите за дверью, пожалуйста.

Отец кинул на него знаменитый свой яростный, «тигриный» взгляд. Его боялись, как я не раз замечала, даже директор машиностроительного завода, тоже свирепый мужик, и даже генерал, начальник гарнизона Троицка. Но маленький седой докторишка спокойно выдержал этот взгляд, продолжая сладенько улыбаться. Отец, сумев взять себя в руки, вышел. Нервничал он, конечно, не из-за упрямого доктора, а из-за меня.

— Расслабь животик! Вот умница! — Доктор сначала прошел по животу пальчиками, потом плотно прижал к животу ладони и резко отпустил. Как ни странно — резануло именно в этот момент, я просто выгнулась от боли!

Он открыл дверь, но вошел не отец, появилась молоденькая медсестра с чемоданчиком и здоровый мужик в белом халате со сложенными носилками.

Доктор зачем-то повторил экзекуцию — видимо, для медсестры, которая, наверное, заканчивала медучилище. Он надавил на живот ладонями, потом резко их отпустил — и я снова застонала и выгнулась. Врач требовательно смотрел на сестричку. Я вдруг почувствовала гнев — он накатывал на меня внезапно, этим я пошла в отца: я умираю, а они тут экзамен устроили! И одновременно, помню, я слегка и даже насмешливо смотрела на медсестричку — как она хлопает накрашенными ресничками, время от времени приоткрывает пухлый ротик, но ничего не может сказать, дурочка. Правильно говорят, что характер определяется уже в молодости и даже в детстве. Я была слабая и больная, но тем не менее — чувствовала свою силу и превосходство над этой глупой девчонкой, которая к тому же была постарше меня. И тем не менее, я чувствовала над ней превосходство. И вовсе не потому, что мой папа начальник. Нет. Я чувствовала, что сама по себе я крепче и умней этой девчонки. Помню, я даже иронически поглядела на доктора: мол, что вы хотите от этой дурочки? И он улыбнулся мне в ответ. И все это происходило в довольно критический для меня момент: санитар торопливо разворачивал носилки. А я улыбалась, гордясь своей силой духа.

Наверное, все это длилось какие-то минуты, но я столько успела почувствовать! В критические минуты сознание обостряется, впитывает все жадно и подробно. Может, сознание пугается, прощается с жизнью, и на прощание пытается схватить как можно больше? Странно, но я чувствовала радостное возбуждение. И действительно, началась моя новая, неожиданная жизнь. Поначалу я ликовала... а в результате вместо концертной деятельности, о которой мечтала, оказалась здесь — в детском психоневрологическом диспансере № 1, который еще называют в народе «страной дураков». Но я не жалею о том, что произошло.

— Укол, — сухо приказал доктор сестричке, видимо потеряв надежду повысить ее научный уровень.

— Повернитесь! — сказала она мне обиженным тоном, будто я была виновата в том, что она такая. Не дай бог, руки от обиды у нее задрожат и не попадет куда надо! Помню, что я думала об этом не с испугом, а почему-то свысока, снисходительно. Наверное, в опасные минуты все силы твои собираются в кучку... так, во всяком случае, у меня.

Укол, однако, у нее получился — я еле почувствовала тоненькую иголочку. Боль постепенно прошла, и наступило блаженство и даже счастье. Передо мной стали проплывать какие-то яркие картины-фантазии. Папа всегда называл меня фантазеркой. Но сейчас, при всей их фантастичности, ощущения были какими-то особенно ясными, почти реальными. Когда меня переложили на носилки и понесли, я увидела себя царицей Клеопатрой в роскошном, сияющем дворце. Мои рабы несли меня на носилках. Помню, обычный плафон в прихожей показался сверкающей люстрой, и восторг мой усилился. Потом мы ехали в машине, слегка покачиваясь, — и я ясно видела себя в венецианской гондоле, плывущей по широкому солнечному каналу. С юных лет Венеция почему-то была любимым моим городом — я жадно смотрела фильмы, книги о ней. И вот — я оказалась в гондоле.

Очнулась я в приемном покое, почувствовав холод и какой-то неуют. Видимо, действие укола закончилось, а продолжить это блаженство врачи почему-то не хотели. Я почувствовала какое-то раздражение вокруг меня.

— Да. Городская больница. Но здесь лучшие врачи! — говорил седенький доктор, который уже не казался мне таким симпатичным. — А вы что бы хотели? Отдельную палату? В реанимации отдельных палат нет.

При слове «реанимация» я упала духом. Совсем, значит, плохи мои дела?

Приподнявшись, я увидела отца. Его обычно твердые губы слегка дрожали.

— Лежите! — сказал мне доктор, уже с досадой. Видимо, в «Дворянском гнезде» он понимал свое место, а здесь, на своей территории, он слегка обнаглел. Какая-то сухая грымза в белом халате, стоявшая тут же, тоже всячески изображала на своем лице гордую независимость: мол, кончилось ваше «партийное руководство»! Такие же разговоры ходили и в музучилище, я лишь снисходительно улыбалась. Может, кто-то скажет, что мне по блату достался абсолютный слух и уникальная техника? Слух мне достался от природы, наверное, а технику я приобрела упорными упражнениями — упорство во мне, я думаю, от отца. И кстати, кому он что-то сделал плохого? Честно работал на атомном полигоне, потом, когда облучился и заболел, еще не долечившись, перешел на хозяйственную работу, потом на партийную... Кстати, и эта больница, весьма современная, появилась в нашем скромном городке благодаря папе. Так что гонор врачей был абсолютно неуместным. Шел девяностый год, перестройка, и все страстно мечтали разрушить «старый мир» там, где надо и не надо.