Терское казачество. Вспомним, братцы, про былое - [30]

А обстановка все осложнялась. Положение вокруг Севастополя и особенно на Малаховой кургане становилось слишком серьезным. Тревожило Нахимова ухудшение снабжения гарнизона.

Однажды, побывав на Малаховой кургане, Нахимов направился на Городскую сторону. Лейтенант Ухтомский, предполагая, что он направляется в госпиталь, вызвался проводить его.

– А вам куда идти? – спросил адмирал.

– Хочу навестить в госпитале раненых своего экипажа.

– И прекрасно, – сказал Нахимов, – идемте вместе.

Дорогой он говорил о непорядках в гарнизоне, о злоупотреблениях. Его давно беспокоило питание солдат и матросов. Из-за плохого снабжения осажденного города, воровства интендантских чиновников и ухищрений частных подрядчиков, к услугам которых приходилось прибегать, оно было из рук вон плохим. Нахимов накладывал штрафы на должностных лиц, злоупотребляющих казенными суммами и провиантом, разоблачал махинации подрядчиков. Его деятельность в это грозное для Севастополя время была поразительно многогранна. Но каждый день, рано утром, часто после бессонной ночи, его неизменно видели на бастионах.

Прибыв в Гатчину, Николай I, уединившись с приближенными, весь день обсуждал «программу будущих мероприятий». Царь и придворные лихорадочно искали эффективные меры по перелому дел в Крымской войне и не находили их. Меншиков, регулярно присылающий донесения, намекал о сдаче Севастополя. Остен-Сакен, недавно назначенный начальником Севастопольского гарнизона, надеясь на Всевышнего, ожидал какого-то перелома.

Николай вздыхал, тер лоб, вставал из-за резного письменного стола и, заложив руки за спину, сутулясь, ходил по кабинету. Он любил Гатчину, но сегодня чувствовал себя пленником этой загородной резиденции.

При мысли о том, что Севастополь может быть сдан, Николая продирал мороз. «Это будет конец», – сидело в голове. Он подошел к столу. Не присаживаясь, посмотрел на исписанный лист бумаги, вверху которого было четко написано «Манифест», взял ручку и, подержав, снова ее отложил. Мысленно он винил своих министров, генералов в том, что они довели войну до поражения. И теперь вот – этот Манифест, в котором он, самодержец, должен обращаться к народу.

Неслышно ступая, в кабинет вошла Мария Федоровна, положила руку на плечо и спросила:

– Неужели все так серьезно?

– Если Севастополь падет, война проиграна, – хмуро ответил Николай.

– Вот мое последнее спасение, – сказал он и ткнул пальцем в Манифест. – Я должен подписать его. Мы сделали эту войну Отечественной, наподобие войны 1812 года.

Он вздохнул. Обмакнул перо и вывел размашисто: Николай I – 1854 г.

В начале 1855 года, усилив войска в Крыму, император Николай I повелел Меншикову перейти к наступательным действиям. Чтобы что-нибудь предпринять, Меншиков предписал генералу Хрулеву с заведомо слабым отрядом овладеть Евпаторией. Поиск этот успехом не увенчался, и 5 февраля отряд, потеряв 750 человек, был отражен союзниками от Евпатории. А 18 февраля войскам гарнизона и армии был объявлен приказ Меншикова: «Быв вынужденным по болезни выехать в г. Симферополь, поручаю командование войсками на время отсутствия моего генерал-адъютанту барону Остен-Сакену». Отдавая этот приказ, Ментиков не знал, что возвращаться в Севастополь после излечения ему не придется. Николай I, воспользовавшись его жалобами на болезнь мочевого пузыря, а более всего недовольный тем, что князь не смог за все время командования армией предпринять наступательных действий, еще 15 февраля уволил его от должности и назначил вместо него М. Д. Горчакова.

Остен-Сакен, временно вступивший в должность командующего войсками в Крыму, 18 февраля возложил командование Севастопольским гарнизоном на Нахимова, а через неделю Павел Степанович вступил еще и «в отправление должностей командира порта и военного губернатора г. Севастополя».

Но 18 февраля не стало Императора Николая Павловича, и на Всероссийский престол вступил Александр II. Смена главнокомандующего совпала, таким образом, со сменой монархов.

Глава VIII

Внезапная кончина (18 февраля 1855 г.) Николая I породила легенды: одна гласила, что Николай не мог пережить неудачи Крымской кампании и покончил с собой, другие обвиняли лейб-медика Мандта, иностранца, в том, что он «уморил царя». Легенды эти, распространившиеся с молниеносной быстротой, были настолько тревожны и держались настолько упорно, что уже в первые же дни после кончины Николая потребовалось правительственное оповещение о событии 18 февраля с целью их пресечения.

Литература, как официальная, так и мемуарная, представляет кончину Николая следующим образом: «Сей драгоценной жизни положила конец простудная болезнь, вначале казавшаяся ничтожною, но, к несчастью, соединившаяся с другими причинами расстройства, давно уже таившимися в сложении лишь повидимому крепком, а в самом деле потрясенном, даже изнуренном трудом необыкновенной деятельности, заботами и печалями, сим общим уделом человечества, может быть, еще более трона» Тот же Мандт писал: «В Гатчине государь стал неузнаваем: душевное страдание сломило его прежде, чем физическое. Если бы вы его видели при получении каждой плохой вести! Он был совершенно подавлен, из глаз катились слезы… Эти минуты бывали для государя нечеловеческим мучением». В более поздних заметках о Николае есть указание на то, что в Гатчине, где он тогда жил, «помнят про его бессонные ночи, как он хаживал и клал земные поклоны перед церковью». Что же так угнетало властелина? Приведенные выше фразы о силах душевных и христианских упованиях Николая опять и опять заставляют задуматься над тем, не имела ли основания народная молва. Была ли смерть следствием обострившегося гриппа или Николай не сохранил сил душевных и оборвал сам нить своей жизни?