Терская коловерть. Книга вторая. - [14]

Но больше всего собралось люду в конце Успенской площади возле казачьей конюшни. Окружив сломанную, без одного колеса тачанку, которую, по-видимому, выволокли из–под конюшенного навеса, горожане самозабвенно слушают взобравшегося на нее оратора, подогревая его и без того горячую речь восторженными возгласами.

— Граждане! — донесся с тачанки к остановившейся в толпе обывателей Сона звонкий голос худощавого с маленькими усиками на бледном лице мужчины, и она без труда узнала в нем чиновника из Казначейства Игната Дубовских, одного из тех молодых людей, что довольно часто встречались с ее мужем в то время, когда он был еще на свободе. При воспоминании о муже у Сона болезненно отозвалось в груди.

— Кончился многовековой царский деспотизм, — продолжал свою речь Дубовских. — Отныне мы свободные граждане свободной России. Да здравствует буржуазно-демократическая революция! Да здравствует Временное правительство!

От рева и аплодисментов толпы взвились над крышей конюшни голуби.

— Какое у него одухотворенное лицо! Ты посмотри, Сонечка, как он прекрасен, этот молодой казначей! — вскричала Ксения, аплодируя вместе со всеми побледневшему от волнения оратору.

А на тачанку уже вскарабкался поддерживаемый под локти своими приближенными городской голова Ганжумов. Сняв шляпу, он неуклюже поднял перед собой толстую черноволосую руку.

— Господа! Дорогие граждане! — воскликнул он с заметным армянским акцентом. — Революция произошла — это хорошо: да здравствует революция! Но зачем нарушать порядок в общественных местах? Зачем ругаться матом и бить стекла в подвалах? Я как глава городской управы призываю вас соблюдать порядок и впредь до установления новой власти в городе выполнять распоряжения управы и Казачьего отдела.

Окружившая тачанку толпа глухо загудела. Послышались угрожающие выкрики:

— К черту управу! Долой царских атаманов!

Ганжумов хотел еще что–то сказать, но поперхнулся и, втянув голову в плечи, поспешно сполз с тачанки. А вместо него вспрыгнул на продавленное сиденье Аршак Ионисьян, старший сын известного в городе фотографа.

— Товарищи! — крикнул он, окидывая участников стихийно возникшего митинга восторженным взглядом, темно-карих глаз. — Местные власти и печать всячески старались скрыть известие о восстании питерских рабочих и свержении царского правительства. Лишь третьего марта газета «Терские ведомости» вынуждена была сообщить, что де «в Петрограде произошли события, вызвавшие перемену высших правительственных лиц». Какую перемену, каких лиц — оставалось только догадываться. И лишь сегодня, восьмого марта, мы наконец узнали: в России совершилась революция! Однако она совершилась не для того, чтобы мы по-прежнему выполняли распоряжения царских чиновников и генералов. Только что получено сообщение из Владикавказа: арестован начальник Терской области генерал Флейшер и вся власть в области передана Гражданскому исполнительному комитету.

— Ура! — всколыхнулась толпа в новом порыве всеобщего ликования.

Кто–то сорвал висевший над входом в казачью казарму, расположенную по соседству с конюшней, царский трехцветный флаг. Обломав древко и перевернув полотнище оранжевой полосой кверху распустил его по ветру над головами митингующих.

— Да здравствует революция!

— Долой атамана!

— Айда в Отдел!

Толпа всколыхнулась, и потекла бурлящей рекой по Алексеевскому проспекту, пополняясь на каждом перекрестке ручьями новых и новых демонстрантов.

— Смело, товарищи, в ногу,

— запел кто–то в первых рядах образующейся на ходу колонны, и влекомая ее безудержной силой Сона подхватила вместе со всеми волнующий мотив:

Духом окрепнем в борьбе!

«Где сейчас Степан? Как он ждал этого дня...».

— Ксеня, — сжала она локоть подруги. — А Степана отпустят теперь домой?

— Конечно, милочка, — прижалась Ксения на ходу к щеке подруги своей разгоряченной щекой.

— А почему же его нет до сих пор?

— Мало ли что... Может, дела какие, а может, далеко ехать. Да ты не волнуйся. Вернется твой Степан, еще надоест... Не понимаю я такого постоянства. Взять хотя бы Дмитрия Елизаровича. Так любит тебя. Ну ладно, ладно... знаю, что недотрога. Пошутила... Твой–то скоро придет, а мой когда вернется — один бог знает, — вздохнула Ксения.

— Разве твоего мужа нет дома? — удивилась Сона. — Он уехал куда–нибудь?

Ксения от души рассмеялась, благо, вокруг стоит несмолкаемый гул от множества поющих и кричащих голосов и никто на ее смех не обращает внимания.

— Я разве о муже говорю? Я, Сонечка, говорю о Темболате.

— Ты... ты любишь Темболата? — удивилась Сона.

— А ты и не знала? — снова усмехнулась Ксения и зачастила своей обычной скороговоркой: — Представляешь, какой кошмар! Мой Драк недавно перехватил через этого орангутанга Сусмановича Темболатово письмо, а в нем: «Дорогая Ксюша...», и тому подобное. Какую великолепную сцену ревности устроил мне супруг. Кричит: «Твой учитель — большевик! Как ты могла влюбиться во врага отечества?» А мне он будь хоть Али-баба с сорока разбойниками — люблю и все. Ты знаешь, где он сейчас?

Сона покачала головой.

— В Пскове, в «дикой дивизии». Сотник.

— И давно ты... — Сона опустила ресницы, — любишь его?