Терская коловерть. Книга вторая. - [10]

— Насмерть? — сжал руку чабану Казбек.

— Наповал, — подтвердил рассказчик, — Схоронили несчастного на тим кургане и крест на могилу поставили, щоб далеко видать було.

— И за его смерть никто не отомстил? — округлил глаза Казбек. — У него нет родни, чтоб застрелить твой хозяин?

— Не принято у нас мстить за убитого, — вздохнул дядька Митро. — Брат Гришкин ездил в Моздок до прокурора. Вызвали хозяина в суд, думали, посадят за убийство. Да где там... Видно, откупился. — Ведь у него одной тильки шпанки [6] шестьдесят тыщ. Богач на всю ставропольщину.

— А как же ты, дядька Митро, не боишься жить у такой плохой хозяин?

— А чего мэни бояться, я ж первостатейный чабан. Таких чабанов не густо в бурунах да и бачишь, яка у меня гуля? — поднес «первостатейный» чабан к Казбекову носу похожий на свеклу кулачище. — И ты не бойся. Я тебя, друже мий, в обиду никаким Вуколам не дам.

Так и ехали они, большой и малый, по широкой, как море, степи под тарахтенье тележных колес и заливистое пение жаворонков. И не было конца дороге, протянувшейся золотой лентой через эту необъятную, почерневшую за зиму степь, и не было конца разговорам двух так не похожих друг на друга людей, случайно повстречавшихся на перекрестке жизни.

К хутору — одному из хозяйских поместий — подъехали на закате солнца. Вначале из–за горизонта показались макушки деревьев, затем — скирды соломы и, наконец, — большой недостроенный дом под железной крышей. Его кирпичные стены пылали в красном свете догорающего солнца огромным костром, а пустые, незастекленные окна казались в нем обгоревшими головешками. Из–под скирды с разноголосым лаем выскочило до десятка лохматых псов-волкодавов и вмиг окружило телегу.

— А ну, геть видциля! — крикнул Митро, и собаки, услышав, знакомый голос, поплелись с виновато опущенными головами следом за телегой, которая, протарахтев мимо строящегося дома и двух-трех хат-мазанок, остановилась под чахлой акацией неподалеку от колодца. Казбек с любопытством уставился на невиданное до сих пор сооружение, состоящее из деревянного барабана и пристроенного к вертикальной его оси тоже деревянного ворота. Слепая лошадь ходила по кругу, приводя в движение барабан с намотанным на него канатом и привязанными к его концам двумя огромными бадьями. Пока одна из них опускалась в глубь колодца, вторая, наполненная водой, устремлялась кверху. Старик-водокат выливал из нее воду в приемник, откуда она по желобу стекала в длинное, выдолбленное из целого древесного ствола корыто.

— Сдается мне, что это ты, Митрий, приехал, — сложил дед козырьком порепанную ладонь над подслеповатыми глазами.

— Вин самый, диду, — пробасил, спрыгивая с телеги, дядька Митро.

Слепая кляча тотчас остановилась, тяжело поводя худыми боками.

— Хозяин в Гашуне, чи тут? — спросил дядьку Митро.

— Тут, хай ему черт, — ответил старик и опасливо оглянулся на одну из мазанок. — С той поры, как приехали сюда столяры, он целыми днями возле них торчит. А вот он и сам, легок на помине. Но! Чтоб тебе вытянуться, — прикрикнул старик на лошадь и схватился руками за край бадьи.

Казбек взглянул на своего нового хозяина, который, перешагнув через порог мазанки, широко расставил ноги, а руки заложил за спину. У него красное бородатое лицо с маленькими сердитыми глазками под кустистыми бровями, на которые надвинут картуз с суконным козырьком. Одет он в чумарку — особого покроя бекешу с меховой опушкой. Короткие ноги его обуты в блестящие сапоги, похожие на поставленные горлом вниз бутылки.

— Где ты подобрал цього оборванца? — устремил хозяин колючий взгляд на сжавшегося под этим взглядом мальчишку.

— На Джикаевском хуторе. Будет у меня за гарбича, — ответил Митро.

Хозяин поморщился.

— Невжлэ не найшов трохы посправней да покрашче? Ото поглядят добры люды и скажуть, що Холод своих работникив голодом уморыв. А ну, геть до мэнэ! — хлопнул он себя ладонью по бедру, словно подзывая собаку.

— Подойди к хозяину, — буркнул своему подопечному на ухо дядька Митро.

Казбек слез с телеги, втянув голову в плечи, направился к владельцу хутора.

— Ты, мабуть, из цыган? — уставился на него Холод презрительно-насмешливым взглядом.

— Я — осетин! — гордо вскинул голову Казбек и тоже презрительно изогнул тонкие, как у отца, губы.

— А почему у тебя серьга в ухе?

— Серьгу бабка Мишурат повесила, чтоб здоровый был.

— Та-та-та! — вытаращил глаза тавричанин в ложном удивлении. — А я всэ сгадую, як зробыты так, щоб мои телята росли здоровы и телом крепки. Треба повесить им в ухи серьги. А воровать ты вмиешь? — сощурил он снова глаза-угли.

— Я работать ехал, не воровать, — вспыхнул краской стыда Казбек и отвернулся от насмешника.

— Ну ладно, не ершись, я пошутковал трохы, — сказал примирительно хозяин. — Иды на черну кухню, там тоби даст поисты старая Оксана.

Но тут к разговаривающим подошел дядька Митро:

— Ни, Вукол Емельянович, вин пиде со мной на билу кухню.

Подобной вольности Холод не ожидал даже от такого независимого чабана, как Митро. Он на некоторое время потерял дар речи и только наливался, подобно пиявке, кровью и, открыв рот, тяжело дышал.

— Это ты мэни сказав таке? — выдавил он из себя наконец. — Своему хозяину? Да ведь я для тебя царь и бог, поняв?