Терская коловерть. Книга первая. - [121]

* * *

Вот они — горы. Снежные, иззубренные вершины вздымаются к небу как символ Вечности, как само время, застывшее вместе с этими великанами в момент их появления из земной пучины. Да что же значит наша человеческая жизнь в сравнении с этой Вечностью? Плевок, искра, мгновение. Еще и первобытная обезьяна не спустилась с дерева, чтобы попытаться стать человеком, а они вот так же стояли, не то молодые, не то старые, не то суровые, не то нежные.

Так думал потрясенный величественным зрелищем сын равнинной Белоруссии, поднимаясь по каменистому склону Лысой горы. Вот же наворочено камней! Куда ни посмотришь, всюду камни, камни, камни. И на камнях — кусты, деревья. Как они только держатся?

Вскоре на тропе ему встретился праздно гуляющий человек.

— Простите, пожалуйста, — обратился к нему Степан, — вы не видели здесь случайно черного барашка?

— Вашего барашка на шашлык зарезали, — ответил на пароль незнакомец и объяснил, в какому месте «жарится шашлык».

Он действительно жарился над костром, разложенным между двумя камнями, и источал такой приятный запах, что у сидящих по соседству с ним людей то и дело появлялась потребность проглотить набежавшую на язык слюну.

Любителей экзотического кушанья собралось здесь порядочно. Они сгрудились на небольшой, окруженной кустами площадке и внимательно слушали горца в серой рубахе, подпоясанной широким солдатским ремнем и в конусообразной войлочной шляпе.

— Свежим ветром потянуло в ущельях наших гор, товарищи, — говорил горец на чистейшем русском языке и подкреплял, свою речь энергичными жестами рук. — Рабочий класс снова расправляет могучие плечи, поднимает голову. Он начинает выходить на широкую дорогу борьбы за свое освобождение, за лучшее будущее...

Из–под ног Степана вывернулся камень и покатился вниз. Собравшиеся на площадке разом повернули головы. Обернулся, на шум и оратор.

— Здесь не пробегал случайно черный барашек? — улыбнулся Степан, приподнимая над головой кепку и встречаясь с глазами оратора. Он даже зажмурился на мгновение, не веря своим глазам: неужели ему мерещится? Шляпа у оратора осетинская, а лицо под нею очень уж русское, страшно знакомое.

— Сергей! — крикнул Степан, бросаясь вперед с распростертыми объятиями.

— Клянусь Казбеком, на вершину которого я обязательно взберусь, этот голос принадлежит моему другу Степану. Но какими судьбами, хотел бы я знать? — молодой человек с лапухом на голове, протянув руки, пошел навстречу пришедшему.

— Теми самыми, которые называют неисповедимыми, — рассмеялся обрадованный Степан, крепко обнимая товарища по тюремной камере. Теперь уже не оставалось никакого сомнения: это был тот самый парень, который занимался с ними по «Капиталу» Маркса. Он несколько пополнел, возмужал с тех пор, но остался все тот же: энергичный, улыбающийся, понимающий с полуслова.

— После крестин — ко мне в Лебедевский переулок. За чаем договорим остальное, — рассмеялся Сергей и, подведя Степана к кругу «гуляющих», посадил перед разостланной на земле скатертью.

И снова говорил Мироныч, как не по летам уважительно называли этого молодого парня в серой горской рубахе участники нелегального собрания. И все внимательно слушали о том, что в России, несмотря на столыпинские расправы, снова поднимается и ширится волна революционного движения, что в крупных городах Кавказа: Ростове, Ставрополе, Грозном, Баку снова появились партийные группы, что сейчас как никогда нужно крепить дружбу между горскими народами.

— Наши князья, — говорил оратор, — призывают к отделению от России и разобщению кавказских народов и племен, уподобляясь петухам, что поют каждый на своей мусорной куче. Казалось бы, они тем самым играют на руку освободительному движению рабочих масс, выступают против царского правительства. Но это ложное впечатление, товарищи. На самом деле разобщение народов и их отрыв от российского пролетариата приведет к вражде и междоусобице и тем самым ослабит единый фронт борьбы трудящихся за свое освобождение от ига царизма. Не свобода ждет в таком случае народы Кавказа, а еще большее их закабаление...

Степан осмотрел «аудиторию». Кого здесь только нет на этом горном уступе, окруженном валунами и деревьями. Вон сидит с открытым от чрезмерного внимания ртом русский рабочий, обхватив согнутые в коленях ноги широкими жилистыми руками. Не иначе из вагоноремонтного депо или с цинкового завода. Рядом с ним, подложив ноги под себя, сидит чеченец, судя по костюму, тоже рабочий. А вот у того юного осетина внешность довольно интеллигентная. Не иначе студент или служащий какой–нибудь конторы. У него ровный пробор на голове и нежное одухотворенное лицо. «Стихи пишет», — почему-по подумалось Степану.

У него сейчас очень хорошо на душе. Наконец–то произошло то, чего он ждал все эти долгие месяцы.

А Сергей все говорил: о непримиримости интересов капитала и рабочего класса, о непосильном труде шахтеров на рудниках, о возможной войне с немцами, о задачах, которые ставит партия перед своими лучшими сынами в преддверии новой революции. Он говорил так красноречиво и образно, что даже старый Казбек, сдвинув набок шапку-облако, заслушался этой необыкновенной по своей убедительной простоте речью.