Терроризм смертников. Проблемы научно-философского осмысления (на материале радикального ислама) - [108]
Однако осмелимся предположить, что в случае чеченских смертниц истоки мотивации не столь однозначны. Вряд ли они полностью совпадают с причинами, по которым смертниками становятся мужчины. Если принять, что терроризм смертников в Чечне имеет в качестве важного этнокультурного истока обычай мести (что, впрочем, характерно и для Палестины), которому ваххабизм лишь придал религиозную легитимацию, то женский терроризм смертников кажется некоей социальной девиацией. Поскольку в этой ситуации женщина, становящаяся «живой бомбой», берет на себя традиционную функцию мужчины по совершению мести в отношении обидчика одного из членов семьи. По обычаю вайнахских народов право мести принадлежит исключительно мужчине как охранителю чести семьи. Если женщина принимает на себя функцию мстителя, этот факт скорее говорит о разрушении социально-этических норм традиционного тейпового чеченского общества, нежели о том, что кроме женщины больше никто не способен на себя взять ответственность за «восстановление справедливости».
Очевидно, что несмотря на одинаковый набор компонентов мотивации у мужчин и женщин, становящихся бомбистами, куда входят национализм, радикальный ислам и личные мотивы, их содержание все же вряд ли одинаково. Гендерный срез мотивации смертников слабого пола может быть прослежен в трех основных аспектах. Во-первых, в особенностях преломления националистических чувств в сознании женщины-смертницы. Во-вторых, в контексте нашей основной темы (терроризма смертников, мотивированного радикальным исламом) наиболее важно рассмотреть гендерно обусловленное восприятие религиозных стимулов к совершению атаки смертника. В-третьих, это проблематичные обстоятельства личной жизни, вплетенные в этнокультурную среду, устанавливающую жесткие этические регулятивы женского поведения, нарушение которых может вести к социальному давлению, толкающему к акции самопожертвования (как обретению социального признания и избавлению от неминуемого позора). Хотя мотивы данного аспекта одинаково связаны с моральной категорией чести и опасностью возмездия за бесчестье (в палестинском обществе), относительно важности которых мы уже апеллировали к словам криминолога М. Алвану, относиться они могут к разным ситуациям, а значит, не всегда быть связанными с личной виной.
Далее мы попытаемся рассмотреть эти гендерные особенности важнейших компонентов мотивации, в основном базируясь на материале палестинского экстремизма как наиболее изученном случае женской разновидности терроризма смертников.
Националистический компонент
Как и в случае мужчин-смертников, мотивация женщин, становящихся «шахидами», не сводима к одному религиозному компоненту. Учитывая то обстоятельство, что терроризм смертников в большинстве известных случаев появился в рамках локальных конфликтов на почве сопротивления оккупации (что не относится к случаю глобального джихадизма), религиозный аспект мотивации в сознании смертника неизбежно переплетается с националистическим. В ливанском терроризме смертников светский националистический компонент был наиболее выражен в его женской форме. В своем завещании первая смертница Ливана Санаа Мехайдли произносит следующие слова:
«Пусть ваша радость вспыхнет в тот день, когда я умру, будто в день моего венчания… Я надеюсь, что моя душа присоединится к другим мученикам и отразится громом на головы вражеских солдат… Я не мертва; я до сих пор жива среди вас; я пою, танцую и осуществляю все мои стремления, я наполнена радостью, будучи воплощением героизма и мученичества… не оплакивайте меня… будьте счастливы и смейтесь, потому что до сих пор живы люди, которые дают надежду на освобождение… я пускаю корни на земле Юга и делаю ее сильнее моей кровью и моей любовью. Я иду к смерти для того, чтобы не ждать ее… Мое последнее желание, чтобы вы звали меня "невестой Юга"»[492].
Завещание Мехайдли, в некотором смысле ставшее прототипом, между тем разительно отличается от посланий, последовавших по ее стопам будущих «мучеников» Ливана и Палестины. Оно носит отчетливо патриотически-национальный характер и не отмечено влиянием дискурса исламизма. С другой стороны, почитание родной земли здесь доведено до сакрального акта. Метафоры жертвы своей жизнью как пускания корней на почве своего отечества, окропления ее кровью для ее возрождения или обручения с родной землей практически универсальны для националистических движений, борющихся за независимое существование этноса или нации. Такие образы можно встретить не только в идеологическом дискурсе движений национального сопротивления в мусульманских странах (Ливан, Палестина), но и, скажем, в повстанческом движении тамилов в Шри-Ланке («Тигры освобождения Тамил Илама»).
Женский терроризм смертников в Ливане имел отчетливый светско-националистический характер и не был связан с конкретной конфессиональной идентификацией смертниц[493]. Тем не менее он стал неким образцом, прецедентом, заложившим истоки женского терроризма смертников на Ближнем Востоке. Националистический компонент, олицетворенный в символе брака, сочетания с землей своих предков, впоследствии стал вплетенным в культуру мученичества исламизма, несмотря на доминирующий в ней религиозный дискурс. Последнее желание С. Мехайдли, чтобы ее звали «невестой Юга», перекликается с другими, получившими широкое распространение почетными эпитетами смертников, апеллирующими к их патриотическим чаяниям. К примеру, 29-летняя Ханади Джарадат, первая смертница, взорвавшая себя в израильском городе Хайфа (4 октября 2003 года), после смерти обрела титул «невеста Хайфы». Террористический акт был организован Палестинским исламским
