Террор на пороге - [23]

— С кем?

— Аж с прославленным Мопассаном. Он доказывал, что срок любви четыре с половиной года. То есть, срок страсти, коя, по его убеждению, и зовется любовью. У меня, между нами, сроки минимум в три раза короче. — Кураев то и дело ссылался на мнения личностей глобального уровня, приписывая им, подозревал я, и собственные воззрения: кто станет копаться и проверять? — Кстати… Давай сотворим передачу и о сроке любви: ты — против Ги де Мопассана! И название хлесткое: «Срок любви». Классик тоже был дотошно пунктуален: не четыре года и не пять лет, а «четыре с половиной»! Ты же, чудачок, перемахнул через семь лет!

— И пять с половиной месяцев, — тупо уточнил я.

— Не тактично противопоставлять себя фигурам такого масштаба! Это я и себе говорю.

Кураев называл меня то Николашей, то чудачком не потому, что я не дорос до чудака и до Николая, а потому, что в его холостяцком бытие оставались невостребованными отцовские чувства. Он, мнилось, хотел видеть во мне ребенка, забыв, вероятно, что по паспорту младше меня. И по-отцовски советовал, оберегал…

— Согласно Мопассану, нередко после угасания любви и как бы взамен ее наступает нечто тоже прекрасное, но иное: семейное братство, родство душ, святая взаимозависимость… Не исключаю, что это иногда даже выше любви. Но необходима безошибочность определений, понятий. — Безошибочности, достоверности он требовал от актеров и вообще всех участников своих ток-шоу. — А твоя страсть, повторюсь, вопреки французскому классику, поразительно затянулась. И раз Нора продолжает настаивать, что только ты ей и нужен…

— Не нужен никому, кроме нее, — уже менее поспешно уточнил я.

— Фактически это одно и то же! — Он, в порядке исключения, от достоверности отклонился. Дабы меня взбодрить… — Между прочим, почему у вас нет детей? Сознайся! Мы не в прямом эфире… — Такая у него была присказка.

— Понимаешь ли, Норины родители долго болели. И неизлечимо… Но она старалась их излечить. Не считая своего дизайнерства, в основном этим и занималась. И моей маме регулярно посылает дефицитнейшие лекарства.

— Чем дефицитней, чем дороже лекарство, тем больше она в него верит?

— Как ты догадался?

— Я не догадался — я вычислил.

— Ее отношение к медицине?

— Ее характер… Характеры, Николаша, весомо проявляются и в невесомых деталях.

Я бросился Норе на выручку:

— Она — человек долга! Меня, к примеру, мечтает возвысить. Она наивно убеждена, что мои способности —' жена говорит «дарования» — значительней тех, которые достаточны для звукорежиссера. Я ведь окончил физмат.

— А Лермонтов окончил военное училище… И что? Не этим же он знаменит. Хочешь понять малое, примерь на великое! Это мой афоризм…

— Нора во мне ученого видит.

— Пусть обратится к глазному врачу: у нее неполадки со зрением… Разве есть сегодня что-нибудь значительней телевидения?! Отними его у людей — и они ощутят себя сиротами. По-моему, даже круглыми! Круглыми дураками я их за это считать не могу… А что касается «племени младого, незнакомого»… Тут и говорить нечего! Оно ждет наших с тобой программ, «как ждет любовник молодой минуты верного свиданья». Мне это понятнее, чем тебе, ибо ты — профессиональный супруг, а я — профессиональный любовник. — Мимоходом он снова прибег к цитатам. — Время у вас с Норой еще не упущено. Извести ее, что поздние дети бывают особо талантливыми. Гете, к примеру… Да и я тоже поздний.

Он не хотел расставаться со мной ни как со звукорежиссером, ни как со своим, тоже поздним, ребенком. И я бы разлучиться с Дмитрием не сумел: все еще испытывал нужду в незаменимом родительском покровительстве, а мама была далеко. В Нориной же безупречной опеке для материнства чего-то не доставало. Да я и не желал от нее материнства. Я его опасался…

— По мнению жены, у меня на телевидении нет будущего.

— Зачем высказываться за будущее? Оно само за себя выскажется..; Но вернемся к моему сюжету, к сценарию! У тебя нет повода для бессонницы. И все-таки избыточное спокойствие Норы мы — в целях перестрйховки! — нарушим: пусть поймет, убедится, что супруг ее представляет собой солидную ценность. А на ценности женщины падки. Особенно на драгоценности… Вынудим ее осознать: ты и есть драгоценность, которую надо хранить. Хранить, а не хоронить… твое мужское достоинство!

— Вытянуть из нее ту фразу в студии не удастся.

— Мне не удастся?!

— Даже тебе… Она и в студию-то не придет: ей наши подглядывания в замочные скважины и щели чужих дверей не нравятся.

— Тогда семейство ваше будешь представлять ты один. А уж к «ящику» Норино любопытство я притяну! И сам ту фразочку обнародую. Вместо нее… — Наверное, я побледнел. — Боишься, она спросит: «Откуда Кураеву ведомо то, что я интимно доверяю тебе одному?»

— Боюсь…

— И напрасно! Я давно услышал подобное откровение из ее собственных уст. Но не хотел тебя огорчать… — Он утешительно привлек меня к себе, как ребенка. — Молчать она меня не просила — значит, смею обнародовать. В полу-шутку… Пусть ужасается моей бесцеремонности. С церемониями мы давно распрощались!

— А где ты слышал из ее уст? И когда? — встрепенулся я.

— Разыскивал тебя как-то по телефону… И, помнится, успокоил: «Не тревожься: его верность вне подозрений». Ошибочная была шутка: пусть бы тревожилась! А она мне в ответ: «Никому он, кроме меня, не нужен». Что ж, с опозданием, но взволнуем ее! Во имя тебя… — Ему не хватало сына. Он его придумал — и, по разумению своему, поддерживал. — Где-нибудь на Камчатке и то увидят, как взлетит в поднебесье твой супружеский рейтинг! — Камчатка мне была не нужна, поскольку Нора жила в Черемушках. — Мы доведем ее ревность до точки кипения. Часто слышу: «Доверяю и потому не ревную». Это прикрытие равнодушия: любящий всегда сомневается.