Террин из зайца - [15]

Лучше всего промежуточное решение – долить стакан до краев, а самому с пустой бутылкой отправиться в подвал.

Подвал больше не пугает, хотя лестница кажется еще более крутой.

Дверь плотно закрыта. Это я ее закрыл? На миг появляется недоброе подозрение. Но – нет. Оставить за собой открытую дверь, которую можно закрыть, я не могу. Значит, это был я.

Гнилостный воздух подвала в этот раз кажется приятным. Я осторожно ставлю пустую бутылку рядом со стеллажом и отсюда же беру новую. Подношу к глазам, света теперь почему-то меньше. Вино красное, больше меня ничего не интересует. Незачем строить из себя сомелье двора их величеств. Лучше довериться случаю. Я торопливо поднимаюсь обратно. Не хочется, чтобы кто-то объявился на кухне в мое отсутствие. Итальянца и его раскосую спутницу я увидеть уже не надеюсь, но мало ли: горничная или ассистент счетной комиссии.

5.01

Никого нет. Я рассматриваю принесенное вино. Тоже французское, но, судя по форме тяжеловесной бутылки и скромным справочным характеристикам, очень старое. Указан регион происхождения, какое-то Beouville, указано несколько имен, то ли производителей, то ли заказчиков, выпукло нарисован какой-то цветок. И все. Ни цифр – сведений о емкости и градусах, ни предупреждения о нежелательности алкоголя для беременных. Я читал, что сухие вина не хранятся слишком долго. Всякие хересы и портвейны могут лежать веками, но сухим отмерен максимальный срок лет в сорок или пятьдесят. И что теперь? Бежать и менять? Нет уж. Сойдет и это. Тем более что, судя по всему, «кина не будет».

Я беру стакан розового и делаю глоточек.

Восхитительно. Даже не верится, что это вино сделано из одного винограда, столько здесь аромата и вкуса.

Ах, как хорошо!

И вдруг открывается дверь,

5.09

и входит та же парочка – Маэстро и его темноволосая улыбчивая «француженка».

А я стою посреди кухни со стаканом розового вина в руке.

Что делать?

– Велкам! – сердечно говорю я и делаю приветственное движение стаканом.

Не очень удобно, что я встречаю их со стаканом вина в руке. Но то, что почти вся бутылка уже во мне, – безусловно, хорошо. Иначе за этот час я бы издергался и не знал, что думать.

– Смотри-ка, вино дует, – на чистом русском языке обращается Маэстро к спутнице. – Какие нынче соискатели пошли!

«Француженка» делает неуловимое мимическое движение, которое может означать следующее:

«Отстань. Не будь занудой».

«А чего ты, собственно, ожидал от соискателя? Все они такие».

«Я бы на его месте тоже позволила себе стаканчик».

Но постойте! На чистом русском языке?

О нет!

Это не просто русский язык, это язык московский!

Более того, это язык, точнее, тончайшая интонация настоящего московского интеллигента, который в отличие от интеллигента питерского или провинциального может позволить себе не только желчность, угрюмость или склонность к рефлексии, но и самоиронию. В этом голосе есть изрядная доля самоиронии! В этих якобы простонародных «дует», и «смотри-ка», и «нынче», и «пошли» – чувствуется привычка человека к словам, умение выговорить их так, чтобы каждому слову дать новый вкус и новый звук. «Смотрите, – говорит он тем самым, – я раскрасил эти обычные слова специально для вас, самые простецкие слова сказаны по-особому, отчего они уже и не простецкие, а, наоборот, очень и очень камерные, только для своих!» О, самоирония! Свойство умных и сильных, сплав чувства и разума. Хотите в толпе проходящих мимо вас людей различить действительно достойного человека? Ищите легкомысленное, насмешливое отношение к себе! Все болваны надуты и надменны. Громкими непонятными словами они оберегают накопленный статус. Жалкие крупицы своих так называемых способностей и заслуг они пытаются сложить в то, чем другой сорит налево и направо, чем он дышит, в талант, в невесомый летучий дар, в ежедневное сотворение собственного мира из самых заурядных пустяков, из сора. От одной интонации высоколобых болванов хочется блевать через все парапеты. Особенно когда они пытаются играть роль интеллектуала! О-о-о!.. Тогда уж совсем невозможно находиться рядом! А мой «итальянец», оказывается, москвич. И дама, видимо, тоже! Какой подарок!

– Тогда мы тоже выпьем! – воодушевленно говорит Маэстро. – Что скажешь, Катюша?

– Конечно, выпьем! – азартно и лукаво отвечает Катюша.

Конечно, она русская. Почему я сразу не догадался? У каких женщин встречаются эти полувосточные иконописные черты лица? Только у русских. Вот и славно. Я ее почти люблю.

– Прошу! – говорю я.

Хорошо, что я выпил вина, даже если нарушил какие-то правила. Без вина я бы чувствовал себя скованно. Но и Маэстро ведет себя весьма развязно.

– Тащи сыры! – командует он и в этот момент видит мою пирамиду. – О, Катя! Смотри, что он тут выстроил! Какой-то Тадж-Махал!

Очаровательная Катя обращает взгляд к сырам.

– Ой, шишка! – восклицает она.

Я про себя чертыхаюсь. Все-таки шишка.

– Нет, это роза, – поправляет Маэстро. – Специально для тебя, я догадываюсь.

Я чувствую, что краснею. Что я там хотел сказать про геометрию, которая превратилась в прекрасный цветок?

Маэстро тем временем держит в руках бутылки и рассматривает их откровенно скептически.