Терновый куст - [4]

До печенок родное

Упоение ветром

Я вдыхаю и слышу:

Так волнуются недра

Пробужденных вулканов,

Нет сквознячного страха!

Из последнего пепла

С небывалым размахом

Скоро вырвется пламя,

Так покорное ветру,

Разбросавшему кудри,

Что, на жалость не щедрый,

Раздувает последний

Уголек. Засыпая,

Я его проглядела.

И проснулась — живая.

^{Июнь 1995}

Молитвы куклы

Вне удивленья и вне ожиданья событий

Жизнь ли? —

О Небо, терпенью не будет конца!

Связаны руки.

А я покоряюсь —

Ведите,

Но, умоляю,

Снимите повязку с лица.

1

Я верую: прекрасно мирозданье,

В котором место есть такой рабе,

Что предпочтет смиреннейшей мольбе

Нелепое подчас негодованье.

Сосуд, пустышка, кукла — как невинно,

Не плакавши от битого стекла,

Я требую, чтоб кровью истекла

В трагедии высокой героиня.

Чем громче каюсь, тем строптивей ропот

Гордыни — возвеличивая роль,

С готовностью приму любую боль…

Но истекаю — клюквенным сиропом.

2

Если бы снегом до крыши мой дом занесло

Ждать бы тогда у окна, торжествуя поминки:

Исчезновение старой до зуда картинки,

Исчезновение мира за мутным стеклом…

Размыкается круг — жаль, что не навсегда,

Разрушается мир — жаль, что не без следа,

А за ним, как ни тщусь, пустота.

О распахни, о помилуй, дорога длинна

Снова искать оправдания собственной тени?

Не пожалею уставшую от пробуждений

Вечную девочку возле слепого окна:

Лишь добавить огня, и притворства чуть-чуть,

Бить себя по рукам и клевать себе грудь,

А зачем это было — забудь.

Сколько отдашь за грошовую эту войну,

Сколько закланий и жертв возвратится обратно?

Слух — это дар из даров, раз глуха — виновата:

Гордостью всей — непомерной, ненужной — тону.

Это горлом идет исторгаемый яд,

Это тают снега, это близится март,

Слышишь — громче и громче — набат…

Это не страх, это — стыд за потерянный зов,

Жалкая смерть в ожиданьи инструкции свыше,

Чтоб, научившись молчать, наконец-то услышать

Собственный голос — тишайший из всех голосов…

^{Декабрь 1995}

Хвостики мышиные

Серо поле широко простирается,

Солнце медленно над ним поднимается,

Пусто в поле том — ни огурца, ни деревца,

Подождем, пока туманы рассеются.

Вдаль пройдемся мы по серому полюшку,

Оглядимся, налюбуемся волюшкой:

Вольно тут кусты растут лопушиные,

И мелькают бойко хвостики мышиные.

Тает серенький туман потихонечку,

Мы рассмотрим наконец это полюшко,

Посредине — что там?.. — Чучело корявое,

На нем тряпочка повешена дырявая.

И, раскинув руки, будто распятое,

Вдаль глядит, немного подслеповатое,

Из-под шляпищи дырявой соломенной

Слезы капают в лопух пересоленный.

А на ниточке, жестоко привязанный,

Червячок висит, за подлость наказанный,

И упрямо извивается и крутится

Все надеется, что увильнуть получится.

Дальше по полю пойдем, прочь от пугала,

Понемногу отойдем от испуга мы…

Там и тут кусты растут лопушиные,

И мелькают грустно хвостики мышиные.

^{6 июля 1989}

Сосна

Я хотела бы жить одинокой сосной

В каменистых просторах, над гладью морской,

Чтобы солнце сжигало столетние сны,

Что рождались в мерцающем свете луны.

Стройных сосен стволы так прекрасны в лесу,

Но, душою любя их земную красу,

Не средь них я хотела бы жить и уснуть

Жадно к солнцу усталые ветви тянуть.

Незаметно вдали растворяются дни,

Пусть печальными сказками станут они,

То украшены легким узорным снежком,

То обласканы ветром и птичьим крылом.

В них расскажет таинственный шепот ветвей,

Как рождается жизнь из бесплотных теней,

И о том, что найти ее смысл нельзя,

Он запутался, в звездах устало скользя.

Я хотела бы жить одинокой сосной…

^{Июль-август 1989}

Дожди

Подставлю руки под ряды косые,

Как нищий, песенку спою:

Подайте, капли дождевые,

На бедность жалкую мою.

Касаясь рук холодной лаской

И за навязчивость кляня,

Хоть миг своей свободы царской

Не пожалейте для меня.

Даруйте мне немножко света,

Что, через вас пройдя, зажег

Рай красоты и многоцветья

Лучистый радуги мосток.

И, пожалев, шепните тихо

Мне утешения слова,

Пусть в сердце вновь надежда вспыхнет,

Раздвинет тяжкий обруч голова.

^{20 июля 1989}

Клен

И снова серых туч

Давящая тоска,

И душный липкий луч

Плывет издалека,

Едва пробившись, он

Коснулся болью глаз,

Перескочил на клен,

Тихонечко угас.

Как душно и темно,

Тревожно на душе…

Взметнулся пыльный столб,

И ветер гнет уже

Тот клен и гонит прочь

Тревожный душный день.

А дождь приносит ночь

И жажду перемен.

^{1 июля 1989}

Аршанская первая

Над домиком с теплыми окнами

Летит горный вихрь-чародей,

Снегами сентябрьскими мокрыми

Швыряя в пугливых людей.

Беспомощно сосны сердитые

Дрожат от порывов его.

Потреплет березкам одежды осенние

И ставни подергает с остервенением,

И в щели заглянет тайком.

А в полночь совсем разбуянится,

Свирепо, как загнанный зверь,

Он лапой огромной потянется

Ломиться в закрытую дверь.

Людским непокорством уязвленный,

Нахмурится и закричит,

Сломает березку, с калиткой повозится

И вдруг засмеется легко, успокоится,

И в горы к себе улетит.

И спрячутся поутру домики

В уютный покров тишины,

Смешные убогие гномики

Предчувствуют зимние сны.

Тревоги, вчера пережитые,

Осенним зачеркнуты днем…

А горные склоны, снегами покрытые,

Недавно косыми дождями умытые,

Спят тихим ласковым сном.

^{Сентябрь 1989 — июнь 1990}

Аршанская вторая

Вдоль речушки, с гор сбегающей,

Извивается тропа,

Под ногами снег нетающий,

Ключ играющий,

День сверкающий,

Тих пока еще Листопад.