Тернистый путь - [26]

Я оказался в ауле Жолболды, где жили казахи большого рода Тока. Меня тотчас окружили, едва успев поздороваться, сразу засыпали вопросами. Я вошел в юрту аксакала Копбая, моего близкого родственника. Путника из самого Акмолинска Копбай принял очень хорошо. Сначала не спеша, спокойно расспросил о положении в городе, о других не слишком важных новостях, потом обеспокоенно заговорил о главном:

— Что намерена предпринять русская власть? Верно ли, что против нас снаряжаются войска? Чем все это кончится?

В здешних местах взбудораженные казахи своего недовольства уже не скрывали. Чувствовалась решимость выступить против русских властей. Жигиты не расседлывали коней, приготовили пики, секиры, дубинки. То и дело скакали между аулами взад и вперед группы всадников. В руках зажаты дубинки, у колен длинные палки с топорами на концах — секиры. Острия поднятых пик сверкают на солнце. Не только молодых, но и старых подняла какая-то неведомая сила, все приготовились к бою.

Аулы по берегам Нуры самовольно выбрали своим ханом хаджи Альсена. Видно, что народ ни перед чем не остановится, не отступит перед царскими войсками, не померявшись силой, хотя против винтовок, пулеметов и пушек будут выставлены только дубины и пики.

— Мы погибнем без страха и сожаленья, но мы должны выступить против русского царя, забравшего наши земли и воду, а теперь хватающего нас самих, — такими словами казахи поднимали друг у друга боевое настроение.

Разговор в юрте Копбая то журчал, то шумел, словно весеннее половодье. Но готовности принять самим какое-то решение, начать действовать самостоятельно пока не чувствовалось. Разговоры оставались разговорами.

Заночевав в ауле Жолболды, рано утром я отправился в путь и к вечеру добрался до своего аула. Здесь народ поднялся по-настоящему. Люди шумно, возбужденно переговаривались. И в прежнее время не очень работящий, ленивый, наш аул сейчас совсем забросил хозяйство. Равнодушных нет, взбудоражились, поднялись все. Собираются выбрать ханом хаджи Амета. И еще одного-двух хаджи прочат ему в визири. Молодежь кует пики, кинжалы, секиры.

Сверкают на солнце наконечники пик, толпами скачут между аулами жигиты, степь гудит.

«Лучше принять смерть на земле, где мы родились и впервые стали на ноги, чем погибнуть в неизвестной, чужой Германии! Что бы ни случилось, будем готовы пожертвовать своей жизнью, пойдем на священную войну — газават! Кто примет смерть на поле газавата, тот будет блажен на том свете…»

Женщины, дети и старухи плачут. Особенно горько рыдают бедные матери, у которых сыновья призывного возраста. Печаль матерей как черный туман. Дети — свет материнских очей. Пойдут ли сыновья на «германца» и сложат там свои головы или выйдут на битву с царским войском и погибнут здесь — в любом случае бедной матери одно горе. Днем и ночью думает она о своем сыне, тоскует, проливает горькие слезы.

По соседству с нашим аулом, в двух волостях казахская знать рода Кареке выбрала своим ханом Нурлана Кияшова. Он долгие годы служил волостным. Распространился слух, будто аулы рода Тинали организовали пятнадцатитысячный отряд повстанцев. Построили сорок кузниц и делают ружья. Хаджи Куаныш, ставший ханом, разослал всюду своих гонцов с призывом объединиться. Тиналинцев якобы поддержали другие роды.

В урочище Карагаш собрался отряд повстанцев и провозгласил ханом сына Чона Оспана. Оспан послал гонцов к нам.

Среди тиналинцев объявился мулла Галаутдин. Он начал проповедывать: «Гяуры будут побеждены. Я пойду впереди нашего войска, и пуля никого не тронет». Вслед за родом Тинали поднялись аулы Тургая и тоже избрали своего хана. Их примеру последовали аулы Атбасара.

Народ волновался. Одна за другой распространились вести о готовящемся мятеже. Любой ценой решили отказаться казахи от царской мобилизации. Становилось очевидным, что без катастрофы, без вооруженного столкновения народного возбуждения теперь не унять.

Всюду появились муллы, усиленно проповедующие шариат. Муллы призывали каждого принять участие в священной войне против царя. Участвовать в газавате — обязанность всех мусульман. Если царь нарушил свое обещание не брать казахов в солдаты, то воевать с ним не грех. Появился какой-то мулла Кумисбек с призывом: «Не бойтесь, мусульмане, вы победите! Если царские солдаты поднимут ружья, глаза их застелет пыль. Если они выстрелят, пули улетят в небо».

Народ верил ему и вторил: «О дай господь!»

Слухи ходили самые невероятные. Будто какой-то старик чабан видел самого Ануарбека, султана Турции. Султан оказался летающим. Подлетел он к отаре старого чабана на самолете и приземлился. Старик испугался, но Ануарбек быстро подошел к нему и успокоил: «Не бойся меня, я Ануарбек. Я явился сюда, чтобы посмотреть, что творится в аулах. Передай всем казахам, пусть они ничего не боятся — я еще явлюсь. А сейчас мне надо спешить». И султан якобы улетел дальше.

То и дело слышится: «Надо объединиться с тиналинцами. Пора готовиться по-настоящему».

Очень скоро я убедился, что не подействуют никакие уговоры аксакалов, посланных по приказу акмолинского губернатора. Народ им не поверит.