Тернистый путь - [147]

После чаепития Жумадильда отвел меня в сторонку и спросил:

— Есть ли у тебя какая-нибудь просьба ко мне?

Я напрямик сказал, что мне крайне необходим конь.

— Хорошо, — сказал Жумадильда без лишних слов и пошел в свою юрту.

Вскоре мой товарищ, вошел в шалаш и с улыбкой сказал мне:

— Идем, лошадь уже готова!

На улице я увидел мою хромую трехлетку в недоуздке, а рядом оседланного красивого рыжего коня.

Трещал звонкий мороз. Земля была устлана снегом. Рыжий конь подо мною бежит, словно степной сайгак. Круп точеный, как у зайца, грива шелковая, глаза ясные, темные и большие — красивый конь.

По дороге мы заехали к зажиточному казаху Мынжану, родственнику Жумадильды. Его аул находился на другом берегу Чу. Приехали, остановились, я попросил коня, но Мынжан отказал…

Через два дня, подобрав себе четырех спутников, я отправился в Аулие-Ату (ныне Джамбул). Мои спутники — Батырбек, Жусипбек, Рашит и батыр Суюндик — были из здешнего рода Уйсун. Жена Батырбека родилась в одном из этих аулов.

Подъехали к реке Чу, уже покрытой льдом. Стоял трескучий мороз. День светлый, небо зеркально-ясное: пылью летит поблескивающий иней… Суюндик с топором на длинном черенке опустился на лед и, сильно ударяя, начал проверять его твердость. Он долго ходил по льду в камышах, пока не нашел наиболее прочный и толстый слой льда, способного выдержать коня и всадника. Суюндик — энергичный жигит, черный как чугун, коренастый. Лошади не могли идти по скользкому льду, поэтому Суюндик в месте перехода подсыпал подмерзшего навоза и песка. Мы спешились и цугом пошли за Суюндиком. Одной рукой каждый держал за длинный повод свою лошадь, а другой придерживал полу с песком. Мы сыпали песок на дорожку поочередно. За нами боязливо шли лошади, ноги их дрожали. Тонкий лед звонко трещит, ломается.

Мы переправились через Чу как будто через мост Сырата[93].

За рекой началось песчаное море, холмы, густые заросли саксаула. После Сары-Арки здесь было особенно дико.

К вечеру прибыли к родственникам жены Батырбека в самый крайний аул на подступах к Аулие-Ате. Мне здесь все окружающее показалось особенным: и вид земли, и скот, и одежда людей. Я увидел как будто другой мир. Среди саксаула паслись лошади с тоненькими шеями, какие-то сутулые, большеухие, с большими копытами. У верблюдов шерсть реденькая, сами они черные и тощие. В ауле юрты остроконечные с прямыми вертикальными стенами. На людях одни желтые шубы из бараньей шкуры, несуразно сшитые, узкие в груди, длиннополые с узкими рукавами. Вид у людей невзрачный, смотрят на встречного робко, исподтишка, говорят невнятно, похоже, что втайне готовят какую-то неприятность.

Но казахи Арки тоже, наверное, покажутся диковинными для здешних жителей.

У родственников жены Батырбека мы пробыли два дня и поехали дальше. Через пять суток прибыли в Аулие-Ату.

Мое истосковавшееся сердце рвалось в Совет, но в город мы прибыли поздно. Заночевали в крайнем доме, а на другой день хозяин повел нас к советским работникам-казахам. Сначала мы вошли в дом одного военного жигита. Имя его я не запомнил, но он показался мне очень порядочным и образованным. В квартире я заметил много газет и журналов. Когда я рассказал о себе, он быстро оделся и почтительно, с уважением проводил нас к начальнику ЧК, очень толковому жигиту казаху Жылыспаеву. Оттуда нас проводили в исполком. Я увидел родную обстановку, по которой сильно соскучился, портреты Ленина и других вождей революции, увидел на стенах пламенные призывы.

Нас принял председатель исполкома Кабылбек Сармолдаев. Немедленно одному из членов исполкома поручил приготовить нам квартиру и создать соответствующие условия. Сразу человек пять работников города пригласили нас в гости.

Мы остановились на квартире у Калмагамбета из рода Аргын, человека энергичного и откровенного.

Двум учителям Аулие-Аты я переписал свое стихотворние «Марсельеза молодых казахов», напел им мелодию. Учителя с радостью начали ее разучивать.

Каждый день я читал сообщения из газет. Они становились все радостнее. Узнав, что Колчак и Деникин окончательно разбиты, я начал собираться в обратный путь…

Кабылбек Сармолдаев долго уговаривал меня остаться у них на работе.

В своем выступлении на бюро я подробно рассказал о тяжелом положении в Акмолинске, попросил отпустить меня на работу в родных местах. По предложению Кабылбека мусульманское бюро приняло решение обеспечить меня на дорогу деньгами, транспортом, выдать мне мандат с правом проводить политико-массовую работу среди трудящихся степи.

На следующий день я получил мандат и деньги у Кабылбека, получил также два мешка агитационно-пропагандистских брошюр для раздачи населению, получил оружие и с двумя милиционерами на казенных подводах двинулся обратно в Акмолинск.

Кабылбек оказал мне большую помощь, поверив мне на честное слово. Когда я прибыл в Аулие-Ату, у меня не было при себе никакого путного документа, удостоверяющего, что я действительно совдеповец, бежавший из тюрьмы Колчака. К тому же не было у меня никого знакомого в Аулие-Ате. С таким же успехом меня можно было принять за тайного агента Колчака, как это случилось с Сабыром Шариповым. Он бежал из Омска, вернулся в Кокчетав, потом, проехав через Атбасарский и Тургайский уезды, прибыл в Ак-Мечеть. Руководящие работники исполкома в Ак-Мечети ему не поверили, признали его подосланным агентом Колчака, арестовали и посадили в тюрьму. Сабыр выпутался из белогвардейского ада и очутился в тюрьме у большевиков, встречи с которыми радостно искал. В Ак-Мечети у него не было знакомых. Сабыра не раз допрашивали, он горячо доказывал, что является большевиком-совдеповцем, что бежал из тюрьмы Колчака, но твердолобые дельцы Ак-Мечети не захотели ему поверить. Сабыр сидел долго, испытал немало мучений. В конце концов его условно выпустили из тюрьмы и под вооруженным конвоем отправили в Атбасарский уезд с наказом привезти оттуда хлеб в помощь голодающим Ак-Мечети. В короткий срок Сабыр пробрался в Атбасар, доехал даже до Ишима, заключил договор с «Ханом» Хасеном и привел в Ак-Мечеть караван с хлебом. Он оказал большую помощь голодающему городу, но и эта работа Сабыра не была достойно оценена администраторами Ак-Мечети, за исключением одного-единственного комиссара продовольствия.