Тереза - [70]

В последнее время у них в квартире иногда появлялся высоченный парень, продавец в магазине деликатесов; он водил Франца в театр, где ему, по его словам, всегда давали контрамарки. После спектакля Франц обычно ночевал у своего нового приятеля, по крайней мере, так он говорил матери. Но однажды он не пришел домой и на следующий день. Охваченная страхом, от которого почти уже отвыкла, Тереза помчалась к родителям приятеля сына и узнала, что того тоже еще нет дома. В тот же вечер Терезу вызвали в полицию. Там выяснилось, что Франц вместе с группой подростков — парней и девиц, членов воровской шайки, — арестован. Франца, как единственного из них, не достигшего шестнадцати лет, передали матери с условием, что дома его накажут. Комиссар полиции велел привести Франца, взывал к его совести и занудным тоном произнес нравоучение, выразив надежду, что этот опыт послужит ему уроком и что отныне он будет вести себя как порядочный человек.

Тереза с сыном молча пошли домой. Она, как всегда, подала ужин и наконец решилась задать ему кое-какие вопросы. Сначала он отвечал необычайно высокопарно, словно заранее выучил речь в свою защиту на суде. Послушать его, так вся эта затея была, в сущности, просто шуткой. Ведь на самом деле они ничего не украли. Когда Тереза попыталась воззвать к его совести, он показался ей не таким уж безнадежным, более того, создавалось впечатление, будто это вынужденное признание, сделанное матери, помогло ему искренне раскаяться, на что у него до сих пор не хватало мужества. Он рассказал ей о друзьях и подружках, с которыми встречался, и поначалу действительно казалось, будто речь шла о каких-то детских забавах. Он называл имена, которые не могли быть настоящими, это были, как он сам сказал, прозвища со странным звучанием и двойным смыслом. Мало-помалу он будто забыл, что перед ним сидит его мать. Он рассказывал о прошлом лете в Пратере, когда все они, и парни, и девицы, ночевали на лугах, но, встретясь с испуганным взглядом матери, коротко и нагло хохотнул и умолк. И она поняла, что эта внезапная искренность отдалила его от нее окончательнее и бесповоротнее, чем все, что случилось раньше.

78

С этого дня Тереза больше ни о чем не спрашивала, она смирилась и терпела, что сын каждый вечер уходил из дома и возвращался лишь на рассвете. Но однажды, когда он и утром не вернулся, ее охватил непонятный страх, исполненный предчувствий. Она не сомневалась, что его опять арестовали за какой-нибудь проступок и что на этот раз он так дешево не отделается. И когда он наконец появился, ее волнение — именно из-за того, что оно оказалось напрасным, — выплеснулось настоящей бурей. Франц не прерывал мать, почти не возражал и даже посмеивался над ее словами, словно наслаждаясь ее злостью. Тереза, еще сильнее разъярившись, разошлась до того, что наговорила ему невыносимо жестоких слов. И тут он бросил ей в лицо такое оскорбление, что она сначала его даже не поняла. Она посмотрела на него расширенными, почти безумными глазами, но он еще раз повторил ругательство и продолжал говорить:

— И такая… еще хочет мне указывать! Что ты, собственно, о себе думаешь?

Его язык вдруг развязался, и он говорил и говорил без удержу, ругался, издевался, угрожал, а она все это слушала, словно окаменев. И впервые крикнул ей в лицо про позор своего рождения. Но говорил с ней не как с несчастной женщиной, брошенной любовником, а как с уличной девкой, которой не повезло и которая знать не знала, кто же отец ее ребенка. То были вовсе не упреки внебрачного сына, который чувствует себя обездоленным, запуганным или опозоренным самим фактом своего незаконного рождения, он употреблял мальчишечьи грязные ругательства, которые уличные сорванцы кричат вслед шлюхам. Однако Тереза видела, что при всей своей испорченности в глубине души он вряд ли понимал, что говорит. Просто выражался так, как было принято в его кругу, и она не ощущала ни обиды, ни боли, только ужас бесконечного, никогда еще ею не испытанного одиночества, в котором ей из далекого далека слышался голос странного незнакомца, который был таким же человеком, как она, и которого она сама когда-то произвела на свет.

В ту же ночь она написала Альфреду, что ей безотлагательно нужно с ним поговорить. Прошло несколько дней, прежде чем он пригласил ее к себе. Держался он приветливо, хотя и немного сухо, и его испытующий взгляд обеспокоил Терезу: в порядке ли ее одежда и вообще, как она выглядит. Поэтому говоря о цели своего визита и рассказывая довольно сбивчиво о своих последних переживаниях, связанных с Францем, она все время невольно старалась углядеть свое отражение в висевшем напротив зеркале, что поначалу ей никак не удавалось. Когда она умолкла, Альфред, немного помолчав, высказал свое мнение, более того, он сделал целый доклад, из которого Тереза, в сущности, не узнала почти ничего нового. И выражение «moral insanity», безнравственность, она тоже не впервые слышала из его уст. В конце же он сказал, что не может посоветовать ей ничего нового: пусть мальчик живет отдельно. По возможности — в другом городе, покуда не произошло ничего такого, что будет уже нельзя исправить.