Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага - [16]

Они его уже тронули – достаточно видеть отекший глаз Жануарио; драка, начавшаяся на улице, продолжалась в камере. Несмотря на необычное поле сражения для капоэйриста и отсутствие болельщиков, капитан Жереба не сплоховал: его побили, но и он побил. Когда эти подлецы его оставили, пообещав, что вернутся к утреннему кофе, как пошутил один из них, Жануарио был целехонек, хотя и здорово потрепан, здорово потрепаны были и агент полиции Алсидо, и детектив Агнолдо.

Мокеку ели все, включая шофера, который к этому часу пришел к решению не брать деньги за все их разъезды по городу, но взять ему всё-таки пришлось, так как капитан Гунза был щепетилен в денежных делах. Лулу же открыл у шофера еще один талант: Тиан сочинял самбы и марши и был чемпионом многих карнавалов.

Мокека шла под кашасу; адвокат пил её маленькими глотками, причмокивая, как всегда, Жануарио и Каэтано опрокидывали стопки и залпом выпивали, не отставал от них и шофер. Сидя подле Жану, Тереза брала еду пальцами – сколько лет она уже не ела так вот, как простой люд, делая шарики из рыбы, муки и риса и макая их в соус? Как только они оказались на баркасе, Тереза, несмотря на отказ Жануарио, сделала ему примочку под правым глазом.

Быстро справившись с первой бутылкой, они принялись за вторую. Лулу явно переел; он очистил три тарелки. Шофер Тиан после кашасы и мокеки пригласил всю компанию к себе домой на фейжоаду[23] в воскресенье и обещал спеть под гитару свои последние сочинения. Его дом – дом бедняка, простой, без претензий, но фасоль и дружеское отношение в достатке. Приняв приглашение, Лулу удобно устроился на палубе и заснул.

Было четыре утра, слабые лучи света начинали рассеивать еще густую черноту ночи, когда Жануарио Жереба и Тереза Батиста, сидя в машине Тиана, покатили в Аталайю; машина виляла – сказывалась выпитая Тианом кашаса.

Без гитары (без гитары много хуже – пояснил шофер) Тиан спел самбу о суде над бандитом Маозиньей, сочиненную в честь Лулу Сантоса и его прекрасной защиты.

Ах, сеньор доктор,

Кто убил, тот был сеньор…

Нет, не только кто стрелял,

Каждый, каждый убивал:

Обвинитель, вы, судья, и, конечно, с вами я,

Голод, холод и беда

С нами, бедными, всегда…

Он разводил руками, жестикулировал, чтобы произвести должное впечатление, временами отпуская руль, и машина без управления скользила, угрожая свалиться в канаву, но в эту ночь никакая авария не могла произойти: эта ночь – капитана Жеребы и Терезы Батисты. Такой супружеской паре можно только позавидовать, они горячо любят друг друга, так считает шофер Тиан, беря руль машины в свои крепкие руки. Вон они идут по узкой дорожке, Тереза прижимается к груди Жануарио, ежась от свежего предрассветного ветра.

И вот перед ними открылось море.

9

Ах, вздохнула Тереза. Они лежали на песке, волны окатывали их ноги, занималась заря. Наконец Тереза поняла, что за запах исходил от груди великана, – это аромат моря. Запах и вкус моря.

– Почему ты меня не хочешь? – спросила Тереза, когда они, взявшись за руки, побежали к пляжу, чтобы уйти от машины, в которой шофер захрапел победным храпом.

– Потому что я люблю тебя и хочу с того самого момента, как увидел в кабаре разъяренной, уже там я почувствовал, что влюбился, и именно поэтому избегаю тебя, не даю волю рукам, сжимаю губы, стараюсь смирить сердце. Потому что хочу тебя на всю жизнь, а не на мгновение. Ах, если бы я мог взять тебя с собой, ввести в свой дом, надеть тебе на палец обручальное кольцо, увезти навсегда! Но это невозможно.

А почему невозможно, капитан Жануарио Жереба? Будет кольцо на моей руке или нет, для меня не имеет значения; а вот навсегда с тобой – это да. Я свободна, и ничто меня не держит, и ничего другого я не желаю.

Но не свободен я, Тета, считай, что в кандалах. У меня есть жена, и оставить её я не могу: она тяжело больна. Я увел её из отцовского дома, дома с достатком, и от жениха-коммерсанта; она ко мне хорошо относится, стойко перенесла все трудности, никогда не жаловалась, работала и улыбалась, улыбалась даже тогда, когда нам нечего было есть. Парусник я сумел купить только потому, что она работала, не думая о своем здоровье, работала день и ночь, день и ночь, сидя за швейной машинкой, и мы сделали первый взнос. Жизнь – штука сложная, у жены началась чахотка. Она хотела ребенка, не получилось, но никогда ни единого слова жалобы. То, что я зарабатываю на паруснике, уходит на лекарства и на врача, чтобы длить болезнь, но не по­кончить с ней, и всегда не хватает денег. Когда я увел её из дома, я ошивался в порту, ни кола, ни двора, ни ума у меня не было. И та, которую я любил и желал и которую украл у семьи и богатого жениха, была здоровой, веселой, красивой, а теперь она больна, печальна и некрасива, и все, что у нее есть, – это я, никого и ничего больше, не могу же я её выбросить на улицу. А тебя я хочу не на день или ночь, не для того, чтобы утолить желание, а на всю жизнь и ничего не могу сделать. Не могу, я связан по рукам и ногам. Вот почему я тебя не тронул, не сказал тебе о любви. Вот только не сумел убежать сразу и больше не возвращаться, так хотелось запомнить тебя всю целиком – смуглое лицо, крепкую руку, стройную фигуру, красивые бедра, – чтобы потом, находясь в море и вглядываясь в него, вспоминать тебя.