Терек - река бурная - [45]

Шрифт
Интервал

Последние слова казаки и горские делегаты, не успевшие понять, в чем дело, встретили аплодисментами. Ободренные ими, на трибуну один за другим стали взбегать казачьи делегаты.

— Нехристи забижают! Станицы жгут! Какой же мир, посудите сами, люди хрещенные, — взывали они к залу.

— Оружия нам давайте! Мира не будет, покуда не истребим их!

— Объявить чеченцев отмежевавшимися…

Из зала в ответ неслось:

— Провоцируете войну!

— Что делаете, неразумные?!

— Трудовые казаки, вы что смотрите!?

— Съезд сорвать хотите?! — пробовали урезонить казаков рабочие из фракции иногородцев.

Савицкий, Легейдо, Данилов с ног сбились и голоса потеряли, уговаривая казаков. Даже те из них, которые вчера без оглядки пошли за ними, сегодня словно сбесились: смогли-таки есаулы найти в них слабое место.

Свой доклад о политическом моменте Киров приберегал к тому времени, когда на месте будут все делегации. Но сейчас, когда съезду грозил срыв, ждать было бы непоправимой ошибкой. Удержать делегатов нужно было любыми средствами, и после короткого совещания с Буачидзе Киров попросил слова.

Когда он, плотный и широкоплечий, с массивной головой мудреца и энергичными руками труженика, прошел к трибуне молодым пружинящим шагом, в зале произошло замешательство. Есаулы всполошились: опоздали увести казаков! В их стороне еще кричали и топали, но вокруг уже наступала тишина, напряженная и жадная. Казаки потянули к трибуне любопытные шеи.

В отличие от других ораторов, сводящих все к своим личным фракционным интересам, Киров заговорил о далеком и отвлеченном: о начавшемся наступлении немцев, вероломно разорвавших мирный договор и рвущихся теперь к Петрограду и Москве; о том, как контрреволюция, разгромленная на Дону, перекинулась на Кубань; о заговоре международной буржуазии с белогвардейскими бандами против республики Советов. И слово за словом, перед каждым из делегатов развертывалась картина огромного поля боя, на котором их Терек выглядел лишь крохотным островком, а вся борьба страстей на нем — лишь слабым отражением той борьбы, которая шла на великих просторах Родины. И чем глубже проникала в сознание делегатов мысль о их единстве со всероссийской демократией, о их причастности ко всероссийской революции, тем явственней ощущал каждый свою ответственность за исход съезда, тем серьезней становилось настроение. Киров хорошо понимал смысл тишины, наступившей в зале. Он почти физически ощущал тот контакт, который установился у него с сидящими там, внизу. Голос его окреп и теперь уже гремел под гулкими сводами:

— …Условия сейчас страшно тяжелые. Я не знаю, как мы оправимся с задачами, какие стоят перед нами, если соотношение сил на этом съезде не изменится. Я говорю с глубоким сожалением, что среди туземных депутатов здесь нет представителей тех народов, которых огульно называли врагами порядка и мира…

— А кто ж они, ежли отмежевались! — крикнул кто-то из группы казаков.

Откинув назад волосы, Киров посмотрел в ту сторону таким острым искрометным взглядом, что все, кто перехватил его, невольно оглянулись, разыскивая крикнувшего. И странно: он сразу же попался на глаза; это был есаул, атаман Гребенской станицы. Сидевшие вокруг казаки в потертых чекменях тоже смотрели на него. Смотрели, как проснувшиеся лунатики. У есаула лицо было багрово и искривлено от злости.

— Я не расцениваю это так безнадежно, — продолжал Киров таким тоном, будто он обращался к одному только атаману, — и считаю, что революционности у них имеется достаточно. И если бы завтра они находились среди нас, на девяносто процентов дело революции было бы у нас спасено…

— Правильно! Конец междуусобий удесятерит силы демократии! — захлебнувшись от страсти, крикнул молодой голос из массы иногородних. Вся левая сторона зала зааплодировала.

Голос докладчика наливался горячностью. Он уже не просто говорил — он призывал, заклинал:

— Поймите, наконец, что единственный путь и для вас, казаки, и для вас, горцы, — это во что бы то ни стало, ценою каких угодно жертв протянуть друг другу братскую руку, ибо какие бы жертвы при этом ни приносились, они будут несравненно меньше тех жертв, какие дает война. Представители горной Чечни говорят, что там народ уже задыхается: там платят 150 рублей за пять пудов кукурузы, там голодают, там пухнут от голода. Вот к чему привел этот способ ликвидации всех больных вопросов… Вот война длилась только один день, и уже погибло с обеих сторон сто человек. Сколько их погибнет еще? Я спрашиваю воинственных, сколько они еще потеряют?

Вопрос, обращенный прямо к казакам, снова заставил всех депутатов оглянуться на них: там произошло еле заметное движение, будто плечи пригнулись.

— Мы зовем всех трудящихся к объединению, и я далек от мысли возлагать ответственность за все, что происходит в области, на ту или иную национальную группу. И те, кто говорит, что в этом повинны ингушский и чеченский народы, те творят политическое преступление. Но так же преступно считать и все казачье население враждебным по отношению к туземным народам.

— Верна!

— Правильно! — будто со вздохом облегчения выкрикнуло несколько казачьих голосов.


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.