Терек - река бурная - [143]

Гаша поняла смысл прищуренного, чуть презрительного взгляда санитара; обернувшись к нему, тайком от спутников неожиданно показала ему язык; усмехнувшись, вздернула подбородок. "Счастливая, ну и что? Завидки берут?" — расшифровал он ее гримасу и уже менее враждебно отметил про себя: "Умница, однако…"

Казаки, посовещавшись о чем-то, ускакали вперед, оставив обоз. Девка поравнялась с подводой, где рядом с возницей уселся Тихон, поехала шагом, приноравливаясь к неспешной траурной поступи заморенных рабочих лошадей.

— Куда ж это они, стражи наши? — спросил Тихон.

— Сами доедем, тут недалече, вон дым, вишь? — небрежно ответила девка. — А что ускакали казаки, так у них дело есть: в Алагирской слободе кулачье на рабочих напало… Цаголов, тот, что обоз ваш встречал, просил наших подсобить беженцев с Алагира оборонить…

— Ага, резня… Экое типичное кавказское словцо. А кто этот… Цаголов?

— Тю-ю! Либо ты не тутошний?.. У нас каждый ребятенок знает его. Сам председатель Военно-революционного Совета… Он до нас, в станицу, направлялся, да обоз и повстречал… А тут и наши как раз дожидались… Уговор был такой, чтоб нам часть больных, вот мы и поехали к дороге…

— Гм… комиссар-горец, любопытно… Лихой, знать: один скачет, без ординарцев, — недоверчиво повел санитар большой головой в старом солдатском картузе, одетом поверх несуразного мехового котелка.

— Джигит, одно слово, — не замечая скептической нотки в его голосе, согласилась девка.

— А ты что ж, та самая Агафья Кирилловна будешь, которая главная по медчасти?

Девка засмеялась, махнула рукой. В грудном ее смехе колокольцами переливалась здоровая радость:

— Какая я там Агафья Кирилловна! Гашка я обнаковенная… То предревкома наш, как обженились мы с Антоном, придумал мою взрослость перед людями показывать…

— Недавно что ль обженились-то? — понимающе спросил Тихон.

— Да с месяц уж никак! — И снова засмеялась без причины. Потом, спохватившись, покосилась на желтые лица, трясущиеся на подводе. Нахмурилась.

— Как у вас тут насчет бандитов? Много? — выпытывал у нее Тихон.

— Хватает! Чего доброго. Бывает, до самых застав набегают, постреляют, постреляют, да и утекут — боятся. Гарнизон у нас дюжий. А почто тебе бандиты-то?

Гаша внимательно взглянула в усталые, по-хорошему спокойные глаза санитара:

— Из каких краев будешь сам-то? Разговор у тебя вроде бы городской…

— Я-то? Из далеких. Из Ростова-города. Слыхала такой? Студентом был… В Красную Армию сам пошел, с Кочубеем под Екатеринодаром был, да вот под Невинной, когда наши отступать начали, свалился в тифу. Сюда, во Владикавказ, привезли с другими, отходили.

— Студент? А я тебя за дедку было приняла. Старюч, однако, ты с виду. На доктора учился?

— Болезнь да голод и не такое с человеком могут сделать… А учился на агронома…

— Ты не серчай, я это так. Значит, тифом ты уже пуганный?

— Для строя, говорят, не годен стал, так вот решил других от тифа выхаживать, — словоохотливо заговорил парень. — Персонала медицинского сейчас, почитай, один на сотню… А тифозных в одной нашей Одиннадцатой тысяч пятьдесят. В городе ничегошеньки — ни бинта тебе, ни медикамента, ни еды…

Тихон говорил и видел, как меркнет девкино лицо, а в глазах под приспущенными веками ровный огонок радости сменяется тревогой.

Покачиваясь, дремал с вожжами в руках возница; глухо бредил на передней подводе рыжий казак-кочубеевец. И Гаше становилось все более неловко, за недавнюю свою гримасу, и совсем исчезло желание подзадорить санитара, показавшегося ей сначала незадачливым и недобрым.

У въезда в станицу навстречу обозу на рысях вышел Дмитриевский взвод. Рядом с Гаврилой на буланой кобылице проскакал Легейдо, но Гаша смотрела только на Антона, шедшего в первом ряду, третьим с правого фланга. Красавец-жеребец карачаевской породы плясал под ним, сдерживаемый властной рукой, гордо забрасывал вверх точеную морду. Увидев жену, Антон поднялся в стременах, сдернул с головы ангорскую папаху с алой нашивкой, помахал ей.

— К утру вертаемся. Не журись! Поколошматим бандюг! — долетел до Гаши звучный его басок.

Придерживая на обочине своего смирного Урку, она долго глядела, как на девственной белизне снега холодным огоньком трепыхал голубой Антонов башлык. Поймав на лице своем пристальный взгляд Тихона, Гаша нахмурилась; отвернулась, чтобы потушить тревожно-радостную улыбку, и крикнула переднему вознице:

— Трогай, чего рот разинул! Наши на бандитов пошли — глядит, как на чуду какую! Ступай! Как к школе подъезжать будем, гукну, где свернуть…

Гады и захребетные хищники всегда чутки к погоде, и стоит ветру принести запах трупа, а солнцу зайти за тучу, как гады ползут из нор, воронье и шакалы приходят в шумный восторг, чистят клювы и точат зубы в ожидании своего часа.

Десятки белогвардейских банд и бандочек оживились вокруг с приближением деникинской Добрармии. И в последние недели не было ночи, которую б удалось спокойно проспать христиановскому гарнизону и легейдовской сотне. Там, в дальнем селенье, офицерье вырезало семью кермениста, тут разграбили местный арсенал или напали на хлебный обоз, сколоченный керменистами для города. Все наличные силы Осетинского революционного штаба были заняты на заставах, патрулировали границы Кабарды за селением Коголкино, где вновь поднимало голову недобитое кулачье. Совсем обнаглели кибировцы, на змейской дороге не стало от них проезда. На днях николаевский пикет, стоявший в сиреневых зарослях старой станицы, видел на ближнем бугре за речкой белоказачий разъезд во главе с Михаилом Савицким и даже вступил с ним в перебранку. Мишка стоял в стременах и, подбоченясь, кричал: