Терапевт - [80]

Минуты идут; ничего. Я уже не испытываю такого испуга, как сразу по пробуждении; я чувствую себя в безопасности с телефоном в руке в своем укрепленном убежище — в спальне. Разумеется, на тумбочке Сигурда у меня лежит кухонный нож — на всякий случай, — но теперь, кажется, он вряд ли мне понадобится. Одна толщина цепочки на двери внушает уверенность в моей неуязвимости. Я обеспечила себе надежную защиту.

Прокручиваю запись снова. Теперь видно, что темный экран не совсем темен: благодаря далекому уличному фонарю очертания одетой в черное фигуры можно разглядеть еще до того, как вспыхивает свет. Потом экран заливает светом, и черная фигура, до этого двигавшаяся и, как я уже говорила, тянувшая руку вперед, останавливается, а потом скрывается в тень. Быстро. Пятясь. Словно обжегшись. Я прокручиваю запись еще раз. Эпизод короткий, всего шесть секунд. Я смотрю его снова и снова.

Черная фигура не выглядит особо пугающей. Во-первых, этот человек сам безумно перепугался, когда включился свет. В нем проступает что-то жалкое. От убийцы-психопата я этого не ожидала. Во-вторых, фигура тоньше, чем я думала, более гибкая. Чем внимательнее я всматриваюсь в кадры, тем отчетливее вижу это. Мой шпион или совсем молоденький парнишка, или, может быть, женщина. Лица не разглядеть: на него опущен капюшон, а как только включается свет, фигура опускает голову. Хитро: так камера не запечатлеет черты лица. Но отступать с опущенной головой еще и трусливо.

С каждым просмотром я чувствую себя все увереннее. Так вот кто нагнал на меня страху после исчезновения Сигурда… До такой паранойи, что я уж опасалась за свой рассудок, меня довел этот щуплый пугливый человечек. Это существо, замирающее в ужасе, если его — или ее? — осветить. Со склоненной головой, словно побитая собака, пятящееся вон из освещенного круга. А теперь я за ним слежу. Я его спугнула. Поймала на камеру.

Поначалу меня разбирает смех. Я останавливаю кадр в тот момент, когда черная фигура делает первый шаг от двери назад. И тут меня охватывает гнев, сдавливающий горло. Руки и ноги наливаются энергией, рвутся в бой. Я дышу тяжело и резко. Хватаю с тумбочки Сигурда кухонный нож, вскакиваю с постели, отключаю сигнализацию, отпираю дверь спальни.

В доме темно и тихо. Я быстро спускаюсь с ножом в руке. Убедившись, что на кухне и в гостиной всё по-прежнему, смелею и следующий пролет преодолеваю во весь опор, с топотом. Раззадорившись, забываю об отстающих планках — и с размаху жахаюсь пальцами левой ноги об одну из них.

Матовое стекло, вставленное Сигурдом во входной двери, разбито. Сквозь зияющую в нем круглую дыру видны деревья по сторонам дороги. В комнату задувает прохладный ночной воздух. Среди осколков на полу валяется какой-то предмет. Я подхожу. Опускаюсь на корточки. Поднимаю его. Раскрываю ладонь.

Стеклянный поплавок. К нему прицеплены ключ и клочок бумаги. Ключ блестит. На бумаге характерным наклонным почерком Маргрете подписано: Крукскуг.

* * *

Я жду Кристоффера, сидя у кухонного стола. Слышу, как он паркует машину, отпирает замок, как ходит внизу, открывая двери, как поднимается по лестнице. Увидев меня, вздрагивает.

— Привет, — говорю я.

— Привет. Что-то случилось?

— Нет.

— А я видел внизу кровь…

— А, — говорю я, взглянув на ногу, — это я. За планку запнулась. Ничего страшного.

Кристоффер медленно кивает.

— Вы же собирались ждать меня в своей комнате?

— В дом что-то забросили. Надо было посмотреть что.

В его взгляде читается недоверие, и я выдаю козырной довод:

— Это же могла быть зажигательная бомба, или как там оно… коктейль Молотова.

— А что оказалось?

Я киваю на ключ, лежащий передо мной на столе. Кристоффер подходит ближе, щурится, нагибает затылок, чтобы рассмотреть ключ получше.

— А это что такое?

— Это кухтыль, — говорю я. — Их прикрепляют к сетям, чтобы те не тонули. Кухтыли бывают разных размеров, в зависимости от веса снастей.

Я говорю, а в голове эхом звучит голос Сигурда. И в нем неуместная, непостижимая гордость за отца, которой не понимали ни я, ни другие, кому он живописал их рыбацкие подвиги. Кристоффер смотрит на меня вопрошающе, и я поясняю:

— На нем наши ключи от дачи.

— А, понятно…

Он отправляется проверять, всё ли в доме в порядке с безопасностью: проходит по жилым комнатам, по чердаку, подвалу, заглядывает во все углы и закоулки. Это занимает полчаса с небольшим. Я так и сижу за столом на кухне. Я совершенно спокойна. Я контролирую ситуацию. Поплавок лежит передо мной, я не отрываю от него взгляд. Будто внутри него, в темно-зеленом, как море, стекле скрывается решение загадки.

— Вы в полицию позвонили? — спрашивает Кристоффер, завершив обход.

— Нет, — отвечаю я, не сводя глаз с поплавка.

— Лучше бы позвонить.

— Сейчас.

Я не шевелюсь. Ключ мне вернули, зашвырнув через стекло, но он выглядит сейчас, на столе, таким невинным… Стеклянный пузырь, бечевка, ключ от входной двери — вот и всё. Что это значит? Почему его вернули таким образом? Это вызов или приглашение? Или намек?

Мне не страшно. Крукскуг. Кажется, все так просто, так очевидно… Внутри шара, под плетенкой из бечевки, словно что-то промелькнуло, но длится это какое-то мгновение и тут же исчезает.