Теплый лед - [46]

Немцы остались позади, стрельба доносилась издалека. Шелестели камыши, и Нурудин прислушивался, нет ли поблизости людей. «Туп-туп-туп…» Сердце! Если Нурудина и выдаст что-нибудь, так это его сердце! Он попробовал двигаться на четвереньках, точнее, на одной руке и двух коленках. Как ребенок, еще не вставший на ноги. И действительно, ребенок, потому что боль в голове все стерла из его памяти. Болотное дыхание тростника убаюкивало его. Еще немножко, еще чуть-чуть…

Вода в Рине что-то бормотала, клубясь. Так клубится петмез[19], когда его переливают из котла в кувшины. Но Нурудин больше не ребенок, у Нурудина остались воспоминания. Он плывет по омутам Арды, и это они зовут его в глубину, они клубятся.

Ледяная корка у берега тихо обламывается, а Нурудину кажется, что раздается громкий треск. Он медленно идет вброд. Ступни ног обжигает ледяной холод, огонь поднимается выше к поясу. Ногами Нурудин нащупывает дно. Нижняя челюсть дрожит, обух топора бьет в затылок все чаще. Ну, еще немного!..

Руки его нащупывают лед на противоположном берегу. Шомпол в плече валит его на бок, и Нурудин царапает пальцами грязь. Вода выполоскала шинель, шум начал удаляться, и где-то в темноте потерянной памяти бешено заплясала раскаленная белая нить. Вода больше не колет его ледяными иглами, и челюсть как будто перестала прыгать. Нурудин, приходя в себя, начинает понимать, что игра действительно прекратилась. Вода согрела его. Прикусывая язык, чтобы опомниться, опирается на левую руку, чтобы шомпол в плече привел его в чувство. С шинели его течет вода, он, качаясь, движется дальше, туда, где свои. Небо впереди разорвано рассветом. Нурудин идет навстречу рассвету и кричит:

— Товарищи-и-и!

Небо пламенеет. Нурудин идет навстречу рассвету. Это свет веры!

К нему спешат солдаты, которые внезапно начинают качаться в его глазах. Они расплываются, превращаются в серые пятна, потом сливаются в одно большое пятно. Пятно это приближается, загораживает разорванное небо и переворачивается.

Нурудин ощущает над собой чье-то затрудненное дыхание, чувствует, что его подхватывают чьи-то руки, но ничего не слышит…

Когда сознание вернулось, он увидел себя одетым в сухое белье, а у постели его дымился чайник с горячим чаем.

Молод я еще — не могу скрыть своего волнения. Нурудин почувствовал, что я ему рад. То, что делало его турком, а меня болгарином, исчезло. Один ус у него общипан, но сам он уже не желтый и перекошенный. Нет растерянности на его лице. Налитые кровью глаза светятся изнутри. Вот он свет, свет веры!

Глаза становятся слепыми не тогда, когда наливаются кровью, а тогда, когда не светятся внутренним светом…

ОКОПНЫЙ БЛОКНОТ

1

Конь — какое это большое дело! Совсем иначе чувствует себя человек, когда смотрит на людей с высоты. И на брата своего посмотреть сверху — тоже здорово… Выделили мне чудесного коня и ко всему прочему конного ординарца. Некий Крыстю из хасковских сел оседлал ординарского калеку и екает позади меня в седле. И я когда-то так же екал. Учил меня ездить один поручик — учил так, как учат подмастерье. Вот я теперь и вымещу на Крыстю свою ученическую обиду: пусть понатрет себе седалище, чтобы было чем на селе похвалиться. Да и на меня пусть глядит как на образа! Солдату, который не смотрит на своего командира как на икону, бог знает что может прийти на ум: и большая командирская зарплата, и жена…

Едем днем и ночью. Дорога без начала и без конца — сотня километров через промерзшие равнины. Нет ни раскаленной дверцы железной печки, ни ржаной соломы в нетопленном вагоне! Сейчас и офицеры идут пешком, идут, потому что, сидя на коне, можно превратиться в ледяную сосульку. Не дай бог ударить — рассыплется со звоном.

31 декабря, Новый год на носу, а полк покидает кавалерийские казармы в Земуне, чтобы искать какое-то село Бешка, затерянное среди снежных равнин. Уже стемнело, а село надо искать, чтобы расквартировать в нем весь полк! Сижу верхом на Бистре, сидит верхом на своем инвалиде и ординарец Крыстю, скачем по шоссе на Нови-Сад. В Инджие дивизионные пекарни полыхают издали жаром, около пекарен гнусавят годулки, и маленькие фракийцы танцуют в сиянии огня. Они отправляются навстречу другому огню — уходят на фронт, а Новый год встречают с годулками…

Где-то на шоссе просим югославских офицеров показать нам дорогу на эту Бешку. Они ищут ее электрическим фонариком на замусоленной штабной карте и никак не могут найти. Озираются в поисках какого-либо ориентира — нет и ориентира. Кругом только один снег. Показывают нам рукой, куда ехать, но им и самим не ясно, куда мы попадем. Садятся в свой джип, вьюга подхватывает их и скрывает из глаз.

Ординарец Крыстю пытается перекричать ветер:

— Господин комиссар, еще немного, и мы расколемся от мороза…

Вроде и снежная равнина, а черно кругом. Неприбранная кукуруза скрипит и трещит, ветер гуляет по ней, играет как на кавале[20]. Вокруг никого! Все чужое!..

Кричу ординарцу:

— Вытащи нос из шарфа, Крыстю! Нос у тебя сельский, может быть, учует дымок?..

Крыстю отворачивает шарф:

— С таким синим носом, даже если ты втащишь меня в парфюмерную лавку братьев Дечевых, я тебе скажу, что ты меня в конский навоз ткнул.