Теплый лед - [34]

И чего ты ершишься, майор Досев? Разве допустимо так неосторожно касаться подобных вещей? А если касаешься, почему заходишь так далеко — поминаешь царя, генералов и их протеже?.. В интендантских канцеляриях, как в монастырях, достаточно времени для размышления, как же ты не додумался, как не догадался, что царь без протеже ничто?! Вот и обвиняй сейчас других, чтобы утешить себя; ты загнан в «треугольник», попробуй вырвись из него! Этот треугольник — Ардино, Крумовград, Кырджали — замкнут наглухо. Невидимая рука держит ключ от парадного входа. Твоя рука сделалась мягкой от прикосновения к мягким шторам в интендантских складах. Армии же не такая рука нужна. Да и болтовня твоя о протеже не бунт, а примирение…

Майор Досев, пытаясь двумя пальцами ослабить воротник кителя, таращит глаза:

— Вот так-то, комиссарики, мать вашу… Может, спросите, какой мне интерес рассказывать все это? Я вам расчищал дорогу! Что ж, мне опять оставаться в «треугольнике»? Неужели и вам по нутру строевые выскочки?

— Не по нутру, конечно, но ведь война, Досев. Армии нужны люди, у которых в руках все кипит. Каждому свое, а тебе самое место справа от комиссариков.

Плечи майора трясутся от смеха:

— Вот только украшением я пока не был, но теперь и этого дождался…

Это расплата за меткое словцо. Досев знает ему цену. Поэтому и не обижается, а только бередит старую рану, чтобы и я увидел и узнал, как это получается. А чтобы не перестараться с нытьем, да и меня не втравить в свои дела, он начинает рассказывать мне, какими святыми и какими пройдохами могут быть солдаты. Один из них — его доверенное лицо, у которого были вторые ключи от склада, — подпорол перочинным ножом попону на его седле и сунул в образовавшуюся дырочку бобовое зерно. Зерно поранило коня во время похода, это заставило Досева спешиться. А тут командир полка как из-под земли вырос:

— Строевой конь требует рыцарства; интендантам пристало не ездить на нем, а кормить его!..

После похода другой солдат-прощелыга, почище первого, сказал:

— Ваш мягкий зад не мог поранить коня. Дайте-ка я посмотрю, в чем дело… — Оглядел коня разбойничьими глазами, нащупал бобовое зерно в дырочке в попоне и достал его оттуда: — Вот, полюбуйся, господин майор. Посмотрите, какое ничтожество! Маленькая горошинка, а может поранить, и не заметишь, как все получится…

Майору хотелось ударить его, но он сдержался и только сказал себе: «Если облагодетельствованный мною меня предал, то наказанный мною может меня и продать. Слабый первым делом тайком точит нож, а когда удается, укорачивает сильного, чтобы уравнять его с собой…» Сказал это он себе и стал ждать, когда опухоль у лошади спадет…

Майор Досев чешет затылок — сказать или не надо, — а потом все-таки говорит:

— И ты, комиссар, стал заигрывать с солдатами. Я жажду увидеть, когда твой конь в середине похода выйдет из строя, когда и ты найдешь в попоне бобовое зерно…

— Не злобствуй, майор, успокой свою душу! — отвечаю я ему. — Мы с солдатами из одной глины слеплены, можно сказать, родичи…

Досев бьет себя по колену:

— Вот так да!.. А кто же не страдал из-за родственников? Они все о тебе знают, потому и норовят тебя уколоть…

Разговор течет уже сам по себе. К тому же и день — чудо, только и поговорить. Солнце припекает, у забора казармы жужжат пчелы. Теплая осень, чудесная осень!.. Дождь омыл камни Курбантепе, и теперь они блестят на солнце. В гимнастерке холодно, в шинели можно свариться, а в кителе — самый раз. А над нами южное небо, сверкающее блестками, словно рыбья чешуя…

Через плац идет подполковник Арышев; у него женский таз, кривые ноги, тонкие сжатые губы. И полный ряд орденских ленточек на груди. Толкаю майора локтем, чтобы встать, но он уставился в сверкающее небо:

— Вот прикинь… Один орден у него — «лягушонок» — за пять лет службы, второй — за заслуги, третий — за услуги… — Подполковник проходит мимо, а Досев прикидывается дурачком: — И до того как придумали эмалированные побрякушки, были украшения, чтобы выделить избранных среди прочей мелюзги… Скажи мне, если знаешь, вся эта суетная мишура была придумана до армии или же армия появилась раньше?..

И что ты мне голову морочишь, майор Досев? Меня никогда не привлекали ордена. Я не знаю ни ваших «лягушат», ни их степеней. Разве может быть что-нибудь лучше чистой груди, но если это, конечно, настоящая грудь!..

Лиса Досев. То, о чем я думаю, но о чем молчу, он начинает разгадывать, как заправская гадалка:

— Подожди! Подожди! У всех у вас на плечах одна плешь. Но стоит появиться звездочке у кого-нибудь или ордену, глядишь, и стали зыркать глазами по сторонам. Я вам рад, хорошо, что вы пришли в армию! Ох как мне хотелось, чтобы не кто-нибудь, а такие, как вы, здоровяки, заставили кадровых выскочек подобрать полы своих пелерин. Это вы хорошо сделали. Но послушай знающего, почем фунт лиха, человека: делай что хочешь и как хочешь, но не допускай, чтобы тебя перенесли в следующий список!.. — Слова как слова, но в действительности муть какая-то. Я было попытался докопаться до их смысла, а он смотрит на меня этак снисходительно. Смотрит, смотрит, а потом начинает давиться от смеха. Его ожиревшая шея трясется, лицо наливается кровью: — Следующий список! Ни-ког-да!..