Тепло родного очага - [7]

Все село и округа знали, что, если бы собрать семью Лукьяновых, когда запели бы да заиграли родители, парни, ребята и женская половина, не было бы красивее семейного ансамбля не только в опочецких краях. Да, тут бы вот, казалось, и карты в руки. Дмитрий Васильевич окончил культпросветучилище и был дипломированным специалистом по делу самодеятельности, но… Как у нас бывает, препятствия берутся как будто ниоткуда, и кажутся они, препятствия эти, на поверхностный взгляд не такими уж существенными, чтобы придавать им значение.

Как-то были мы с Дмитрием Васильевичем в дальней поездке. Не такой уж, может быть, и дальней: меня попросили на одном из ежегодных праздников поэзии выступить на могиле Пушкина, при обелиске, под стенами Успенского собора в Пушкинских Горах. Повез меня по наряду директора Алексеева Дмитрий Васильевич. По дороге мы и разговорились.

— А почему бы вам, Дмитрий Васильевич, не взять на себя клубную самодеятельность? — спросил Я.

— Директор не отпустит.

— А вы сами хотели бы?

— Я-то, может быть, и хотел бы, ведь и учебное заведение я окончил соответствующее да и по сердцу мне музыкальные интересы, но…

— Что «но»?

Дмитрий Васильевич помолчал, подумал, равнодушно глядя на дорогу:

— Директор меня с работы этой не отпустит.

Я видел, что не чистую правду говорит мне Лукьянов, хотя и ясно было, что высокопрофессионального шофера, человека строгого, исполнительного и благожелательного нрава, кто же с легкой душой отпустит от себя на постороннюю, хотя и нужную работу?

— А все же что-то вам, Дмитрий Васильевич, мешает еще? — любопытствовал я.

— При нынешнем завклубом, — строго сказал старший Лукьянов, — я в клуб не только что на работу, но и ногой ступить не имею особого желания.

Это была старая и теперь уже почти вечная проблема: когда на какую-либо, пусть самую незамысловатую руководящую должность приходит неспециалист, человек случайный, начинаются погром и изгнание всех, кто любит и умеет работать, особенно людей с явной профессиональной хваткой, людей, болеющих за дело и потому принципиальных.

— А что случилось? — удивился я.

— Она не дает работать.

— Как?

— Очень просто. У нее нет слуха. Поэтому все, что вы делаете, ей кажется неправильным. Она лезет всюду и всем мешает. У нее нет вкуса. Поэтому с ней ни о чем нельзя договориться. И она это знает, поэтому страшно обидчива, и любой обыкновенный спор она превращает в склоку, в крик. У нее нет нормальных доказательств и быть не может, она не специалист, поэтому она никому не дает говорить.

Дмитрий Васильевич горько усмехнулся и пожал плечами. Да, собственно, тут ничего нельзя было и поделать. Все это я знал о заведующей клубом, все это не было для меня новостью. Это она под любым предлогом отказывалась сажать вокруг теремкового срубистого клуба цветы, это она отказывалась заказывать скамейки, мотивируя отказ тем, что их все равно сломают, под тем же предлогом она несколько лет выступала против ремонта и постройки новой лестницы на гору к клубу; это она два года всячески тормозила роспись и оформление клуба профессиональными художниками, пока не вмешался первый секретарь Опочецкого райкома партии Александр Иванович Иванов. Это, наконец, она же угробила замечательное предложение художника Валентина Иванова, который все-таки взялся оформить клуб. Валентин Иванов предложил расписать стены клуба изнутри композициями из портретных групп работников совхоза и жителей села Глубокое. Она высмеяла и это предложение, сказала, что всех мы нарисовать не сможем, а если нарисуем одних, то другие обидятся и когда-нибудь в темноте, во время сеанса или когда гроза отключит подачу тока из Опочки, недовольные изрежут настенные росписи. И этот аргумент подействовал.

А между тем всего семь лет спустя я встретился с этим замыслом, уже в прекрасном исполнении, в столовой литовского совхоза имени XXV съезда КПСС поселка Юкнайчай Шилутского района. Правда, директор этого совхоза, Герой Социалистического Труда — человек огромной культуры, а парторг хозяйства, в прошлом сам председатель колхоза, хорошо играет на скрипке в местном эстрадном ансамбле.

А какой великолепный ансамбль мог бы укрепить самодеятельность не только глубоковского клуба, но и просто оживить быт села и совхоза, когда пример и дружной жизни, и трудовой самоотверженности, и родственной талантливости являла бы во всей своей привлекательности эта замечательная семья Лукьяновых! Ее, если хотите, и чисто пропагандистская значимость превысила бы десятки, а то и сотни мертворожденных кабинетных выдумок и бесталанных агитационных номеров.

Сравнительно недолго я просидел в присутствии этой спокойной и благожелательной женщины, в лице которой, таком обыкновенном сельском, так явственно светились чистота и добропорядочность. Чувствовалось, как в молодости была она красива и, видимо, не броской красотой, с которой хоть пляши, хоть песни пой, а красотой скромной и целомудренной. Глядя на эту немолодую женщину здесь, в небольшой совхозной проходной, под бушующим пластом дождливого ненастья, на берегу замирающего от бури озера, я вдруг вспомнил строки крошечного, но такого поразительного своею мудростью стихотворения Уолта Уитмена. Всего две строки. Написаны более ста лет назад, но они живут, как будто родились только вчера. И вечно жить будут.