Тепло очага - [36]

— Туган, — она будто извинялась заранее, — если тебе противен учитель, при чем здесь его предмет?

— Ты про математику? — покосился на нее Туган. Он спросил это так, что можно было понять: «Ты про Сосая?»

Она кивнула головой.

— Никогда я не любил ни алгебру, ни геометрию, ни арифметику, — пытаясь уйти от темы, заговорил он шутовским тоном. — Числа какие-то, ни души в них, ни сердца; дом из чисел не построишь, песню не сложишь…

— Все это можно наверстать, — перебила его Хани. — Если мы возьмемся как следует — все будет хорошо… Способности ведь у тебя есть…

— Я хотел бы посмотреть на того, кто смог вернуться из страны мертвых!

— Не смейся, стоит лишь взяться…

Нет, им не удалось заняться математикой. Сосай узнал об их поездке в город раньше, чем они сели за учебники. Громы и молнии метал учитель Сосай. Его любимая племянница и хулиган, тупица, босяк! Упреки сыпались на Хани, от хлестких пощечин горели щеки. Она не жаловалась, но Туган догадался обо всем и, не зная, как отомстить, сжег все учебники по математике под окном Сосая.

В день вручения аттестатов Туган не встретился с Хани. Она окончила школу с золотой медалью, он же не смог сдать математику ни письменно, ни устно. Сам был виноват, конечно, да и Сосай постарался.

— И в десятом классе можно сидеть два года, — злорадно усмехаясь, утешал он Тугана, — можно, дорогой…

Сколько слез выплакала тогда Хани… Но осенью глаза ее снова засветились — она стала студенткой медицинского института.

Туган не послушался Сосая, не пошел больше в школу. Не стал он и работать. Спал до полудня, слонялся по улицам, радуясь любому случаю убить время. Мир будто стеной отгородился от него. Люди жили, волновались о чем-то, о чем-то мечтали. Он же не хотел ничего, ничто его не влекло, лишь изредка острой болью вспыхивала мысль о Хани. Она студентка теперь, а он кто? Кто он такой? На что может надеяться?.. Уехать, решил Туган, бежать туда, где никто не знает его и он никого не знает, раствориться, исчезнуть. Но что-то сдерживало его, и он понимал — это Хани…

Тогда он впервые испытал одиночество. Долго ли могло продолжаться такое? Кто-то должен был заполнить пустоту, и пришли к Тугану Толас, Батадзи, Азрым, Цыппу, Гадац, Коста и Состыкк. Они явились, как семь дней недели, и потащили ее по семи дорогам, которые никуда не ведут.

Узнав об этом, в село приехала Хани.

Он смотрел на нее, и сердце его колотилось гулко и неукротимо, и Туган чувствовал — чуть-чуть еще, немного, и он снова станет сильным, снова появятся у него мечты, и будущее окрасится надеждой… Но что-то мешало ему, что-то мешало…

— Туган, — негромко сказала Хани, — возьми себя в руки…

— Неужели я так дорого стою, — криво усмехнулся Туган, — что из-за меня нужно волноваться?

— С кем ты связался? — укоризненно покачала она головой. — Толас, Азрым… С этим отребьем…

— Так уж и отребье? — язвил он. — Я-то их получше тебя знаю.

— Ты сам не знаешь, что делаешь. Нож, которым себя убивают…

— Я злой дух, я тот, кто приносит людям несчастья!..

Туган, ярясь, размахивал руками и говорил, говорил что-то, выкрикивая нелепые слова, и ярость мешалась в нем со стыдом, и от стыда он вскипал еще сильнее…

— Ладно, — печально сказала Хани, — живи как знаешь…

Она повернулась и медленно, будто кто-то удерживал ее, пошла по улице. Туган хотел было броситься за ней, догнать, поговорить по-человечески, но снова что-то мешало ему, а она уходила все дальше и дальше…

С тех пор прошло много времени. Прошло много дней, похожих друг на друга, как глаза страдальцев.

Солнце клонилось к закату. Над землей колебался отяжелевший от зноя воздух.

Туган открыл глаза, огляделся, удивляясь тому, что день минул так скоро, встал, не зная еще, куда идти и чем заняться. Ему хотелось есть, и он стал общипывать куст барбариса, жевать сочные молодые листья, и вспомнилась ему Сопо, вчерашний ужин у нее и разговор. Старуха всегда припасала ему самые лакомые куски, те, которые отдала бы Сидамону, будь он жив. Кто знает, что скрывалось за ворчливостью Сопо? Может быть, боль, беспокойство за Тугана? Как за молчанием отца скрывалась ровная и постоянная любовь?.. Теперь еще и Шахам. «Он слова не проронил о той ночи, ни в чем не упрекнул меня, — подумал Туган, — иначе бы я не спал так сладко в его доме. Он не просто притащил и уложил меня, он заслонил меня собой…»

А вдруг Шахам ждет его сейчас? Они ведь не договорили вчера…

Туган медленно шел по берегу Астаудона. Смеркалось. Один за другим зажигались огни в селе, и, когда вспыхнул самый яркий из них, Туган, будто осенило его, сорвался с места и побежал. Бег его был радостен, и он вспомнил почему-то одного из своих соседей, отца семерых дочерей, вспомнил, как ликовал тот, когда у него родился наконец сын.

Туган бежал к яркому огню, горевшему над крыльцом правления колхоза, бежал во весь дух, продираясь сквозь кусты, а потом бежал по улице мимо шарахавшихся от него людей и остановился лишь тогда, когда старик сторож, сидевший на скамеечке возле крыльца, цепко ухватил его за штанину.

— Ты куда? — строго спросил сторож.

— Мне нужен Шахам, — прерывисто дыша, ответил Туган.